и собственный крик:
— Пленных не брать!
Он первым прыгнул внутрь, в упор разнёс голову оглушённому пулемётчику, и пинком открыл покорёженную дверь в следующее помещение. Вроде бы потом была стрельба, кого-то дорезали ножами.
В памяти всплывал стоящий на коленях немец в морской форме и его голос:
— Я капитан первого ранга Канарис!
Хванской ударил прикладом в лицо и бросил через плечо:
— Добейте каналью.
Кажется, подпёрли бревном двери второго укрепления и заливали в отдушины бензин. Есаул прикурил папиросу и бросил горящую спичку туда же. Крики снизу не помешали расслышать:
— Дмитрий Иванович, а генерал-то, похоже, живой. Почти живой.
— Срочно врача! И радируйте в Минск, пусть самолёты вылетают. И Деникину сообщите.
Глава 25
А вчера у поэта в гостях, был прозаик Эжен Несознанский.
Кушал водку и горько рыдал о святой, православной Руси.
А потом матерился, крестясь. Стукнул тёщу селёдкой исландской.
И под жуткий семейный скандал был отправлен домой на такси.
Сергей Трофимов
Есаул ещё не успел отойти от горячки боя, как навалились новые заботы и обязанности. Раненым нужно было срочно оказывать помощь, много тяжёлых, а на весь полк только один врач. И тот из земских, хирургию чуть ли не по журналам самостоятельно изучал ещё перед войной. И радиостанция сдохла, не перенеся грубого обращения. Найти бы ещё, какая сволочь её уронила в лужу.
— Принимай командование, Дмитрий Иванович, — капитан Башаров отбросил трофейную винтовку, которую использовал вместо костыля, и сел прямо на грязный бруствер, осторожно вытянув раненую ногу.
Хванской оглядел его — красавец! Порванный в нескольких местах китель, на белой эмали Георгиевского креста следы вражеских зубов, разрезанная штанина, из-под которой выглядывает край повязки, да ещё и фуражку где-то потерял.
— Тебя каким шайтаном сюда принесло, Алишер? Ты у нас артиллерия, или кто? Так какого чёрта пушки бросил?
— А ты не ори на меня! — огрызнулся князь. — Мне что, с неба снаряды свалятся? Или прикажешь банками с тушёнкой заряжать?
— Я не про снаряды говорю. Чего в атаку попёрся?
— Не твоё дело, понял? У меня с немцами свои счёты.
— Это, какие же?
— Сначала полк прими, потом и спрашивай.
— С ума сошёл? И постарше меня званием имеются.
Капитан ответил не сразу:
— Зараза, больно то как. Вроде бы только мясо продырявило.
— Зубы не заговаривай.
— Угу, стоматолога нашёл. А что до старшинства — так говорил я уже со всеми. Тебя и предлагают. Подожди отнекиваться. А кого ещё?
— А ты сам?
— У меня пушки есть.
— Полковник Величко?
— Отказался. Не знаешь разве о его увлечениях? Сходи, посмотри — если сможешь из самолёта вытащить. На старости лет решил в лётчики податься. Говорит: — 'Попрошу отпустить на Дальний Восток, к Егорову. Очень уж хочется японцев побомбить.' Всё Порт-Артур простить не может.
Услышав про самолёт, Хванской оживился:
— А он летать умеет?
— На этом? Пожалуй, что нет.
— Чего там уметь? Завел мотор, нажал на газ, и рули себе потихоньку до самой Первопрестольной. На других то получалось? Зря в Париже учился?
— На маленьких…, а этот, смотри какая громадина, — Башаров внезапно замолчал, покрутил головой, вслушиваясь, и потянулся за брошенной на снег винтовкой.
Есаул положил руку на кобуру и попытался разглядеть приближающуюся опасность. Недобитые немцы?
— Что случилось?
Вместо ответа капитан поднялся, опёрся об импровизированный костыль и быстро похромал прочь, только потом бросив на ходу:
— Смываюсь, Иваныч. Сюда наш лекарь идёт. Отдувайся сам, а я лучше временно дезертирую.
Подошедший спустя пару минут доктор был как две капли воды похож на Антона Павловича Чехова. Или на изобретателя радио — Попова. Хванской их часто путал, постоянно забывая, кто из них написал 'Вишнёвый сад'. И ещё чем — маслом или акварелью. Просто братья-близнецы — пенсне, борода клинышком.
Полковой врач тоже не чуждался литературной деятельности, споры о которой порой приводили к бесплодным попыткам вызвать критиков на дуэль. Но кто согласится дать сатисфакцию штафирке?
Со временем желающих спорить становилось всё меньше и меньше, и Александр Дорофеевич перенёс свои творческие эксперименты на пациентов. Правда, многие предпочитали переносить лёгкие ранения в строю, чем слушать бесконечные рассказы о своих произведениях, состоящих из весьма вольных переделок Овидия и Горация. Сам Дмитрий Иванович их не читал, но вполне доверял мнению специалистов.
— Господин есаул, я к Вам по делу! — издали крикнул лекарь.
— Внимательно слушаю, господин Обердовский.
— Мне сказали, что Вы наш новый командир полка. Так?
Хванской замялся, но отступать было некуда и пришлось принимать решение:
— Ну-у-у…в какой-то мере.
— В любой, — решительно отрезал служитель Эскулапа. — Кому-то нужно взять на себя ответственность за жизнь генерал-майора Архангельского. Ему срочно нужна операция.
— Так делайте. Я то причём?
Обердовский скромно потупил глаза, явно не желая признаваться в некомпетентности, и пояснил:
— Не могу! Знаете, это мистика какая-то — скальпель не берёт.
— Кто не берёт? — не понял есаул. — Генерал не берёт? Так, наверное, не нужен, всё равно без сознания лежит.
— Нет, скальпель кожу прорезать не может.
— Доктор, Вы сегодня лишнего…не того?
— Не учите меня хирургии, молодой человек. Вам мама в детстве не объясняла, что нужно уважать седины старших? Если говорю — не могу, значит, так оно и есть. Нужно срочно отправлять его в Москву, пусть там разбираются со своими железными генералами.
Обердовский говорил что-то ещё, не в силах остановиться, но его слова утонули в бешеном рёве спешащего по дороге мотоциклета. Перед командиром самокатчик резко затормозил, и в лихом развороте
