внимания.
Убедившись, что интерес хозяина к мисс Денвилл не носит личного характера, камердинер поклонился и скрылся в гардеробной. Вернувшись, он увидел, что герцог открыл секретер и просматривает пачку писем.
– А, вот оно, Робби, как я и думал, – произнес Толби, поднимая глаза от пожелтевшего пергамента, который держал в руках. – Хотя мой итальянский уже не тот, что раньше. Боюсь, со временем иностранные языки забываются, если нет практики, а с тех пор, как я посетил Италию, немало воды утекло. Десять лет, если быть точным. Как бежит время! Неужели прошло уже десять лет, Робби?
Тот уточнил, что скоро будет двенадцать лет, с тех пор как они были в Италии в последний раз.
– Да, я не ошибся, все так, как я и думал. Память с годами тоже слабеет, но полагаю, в этом я не мог ошибиться. – Он бросил взгляд на письмо и пробежал глазами несколько строк. – В последнем письме, полученном от моего доброго друга Альвизе Пизано, есть такие слова: “II nostro саго Giovanni ё morto”. Полагаю, в переводе это означает: “Наш дорогой друг Джованни скончался”, не так ли?
Камердинер не мог похвастаться хорошим знанием итальянского языка – он знал лишь несколько расхожих фраз, – но подтвердил правильность сделанного хозяином перевода.
– Да, – продолжал Толби, – полагаю, Альвизе выразился совершенно ясно. Джованни действительно… morto. По-итальянски звучит гораздо лучше, вы согласны? Не так неприятно, как по-английски, меньше похоже на окончательный приговор. Остается лишь скорбеть о потере столь выдающегося специалиста. Джованни был подлинным мастером фальсификации. Какой точный глаз, какая верная рука! С каким пониманием он отнесся к моей просьбе! И все же, признаюсь, его смерть принесла мне немалое облегчение. Вы тогда разделяли мои чувства, не так ли, Робби?
Будучи превосходным слугой, Робби всегда тонко улавливал, откуда дует ветер. Он был предан хозяину душой и телом и составлял с ним единое целое. О да, узнав о смерти Джованни, Робби тоже почувствовал громадное облегчение.
– И надо же такому случиться, чтобы по прошествии почти семи лет возник этот омерзительный слух о возвращении Рэкселла, – устало произнес Толби. – Так досадно, что приходится снова обо всем этом думать, ворошить прошлое. Но боюсь, другого выхода нет. Давайте посчитаем. Джованни умер в октябре прошлого года, а сейчас конец марта. Вполне вероятно, что мой дорогой кузен – мне претит злословить о покойниках, знаете ли, – имел достаточно времени – заметьте, это всего лишь предположение, – чтобы напасть на кое-какую интересную информацию и вернуться в Англию.
Лицо Робби оставалось бесстрастным, но оно служило Толби как бы зеркалом, в котором отражались его мысли по мере того, как он их излагал.
– Если не ошибаюсь, мой милый кузен после своей кончины предпочел поселиться в Италии и провел там довольно много времени. Вы можете придумать более подходящее прибежище, куда может удалиться человек после смерти? Я не могу. Потому я и не оплакивал его гибель, как другие. Похоже, он сделал правильный выбор, пребывание в этой прекрасной стране пошло ему на пользу. Но, как я уже говорил, не могу не задаваться вопросом, нет ли связи между смертью Джованни и слухами о… скажем так, воскрешении Рэкселла из мертвых.
– Есть такая вещь, как совпадение, ваша светлость.
– Неужели? Хотелось бы верить!.. Если это всего лишь сплетня, я буду чувствовать себя чрезвычайно глупо. Но с возрастом обнаруживаешь, что твои планы не всегда осуществляются так, как ты их задумал. Даже после стольких предосторожностей!
– Джованни заверил вашу светлость, что, закончив работу, уничтожит оригиналы, – мягко напомнил камердинер.
– Да, обещал, что уничтожит! Тогда и речи быть не могло о том, чтобы отправиться в Италию и забрать оригиналы. Я был вынужден оставаться в Англии и улаживать все формальности, необходимые для того, чтобы войти в права наследства. К тому же мне пришлось утешать скорбящую леди Хэппендейл. А посылать оригиналы вместе с… э-э… подделанными копиями по почте казалось слишком рискованным.
Робби заверил герцога, что он все сделал как надо.
– В самом деле? Джованни не случайно стал padrone fraternita. Но его друзья! Следует подумать о его друзьях! Если после его смерти кто-то из них рылся в его бумагах и обнаружил, что Джованни не уничтожил мои… Сама мысль об этом невыносима! Просто невыносима!
– Осмелюсь заметить, ваша светлость, подобное предположение представляется мне совершенно невероятным.
Губы Толби искривились в чуть заметной усмешке.
– По-вашему, я зря волнуюсь, Робби? У меня нет причин для беспокойства? Вы, несомненно, вправе так думать! Не скрою, новость вывела меня из равновесия, но думаю, я знаю, что должен делать. – Он вздохнул.
– Помочь вашей светлости переодеться к обеду?
Толби улыбнулся.
– Ваше присутствие меня успокаивает, Робби. Положительно, успокаивает.
Однако вопреки собственному утверждению, Толби не испытывал спокойствия. Одеваясь к обеду, он был неестественно молчалив, а за столом почти ничего не ел. Его единственным желанием – после того как он с трудом досидел до конца утомительной процедуры – было отправиться в библиотеку и провести там остаток вечера.
Придя туда, он первым делом подошел к письменному столу, поставил на него канделябр с зажженными свечами и сел, положив перед собой лист бумаги. Потом обмакнул перо в чернильницу, на мгновение поднял голову и уставился перед собой. Чернила высохли. Заметив это, он снова обмакнул перо и начал что-то писать. Немного погодя остановился и перечитал написанное. Затем поставил свою подпись с росчерком, посыпал листок песком, сложил его и уже собирался запечатать сургучом, когда за его спиной вдруг прозвучал знакомый голос:
– Сомневаюсь, что вам доведется отправить это послание, Толби.
Седьмой герцог Клерский медленно обернулся. Незваный гость сидел в глубоком кресле, небрежно
