только для того, чтобы план выглядел правдоподобным. С самого начала твоей задачей было действовать в качестве передового разведчика Агриколы.
Руфус опять с надеждой ожидал опровержения, но не получил его. Потом неожиданно темная голова качнулась из стороны в сторону.
— Не разведчик. Посол, — Мавриций продолжал сухо, роняя слова, как будто это каким-то образом отделяло его от их смысла, — отправленный Юлием Агриколой в горную крепость короля Церрикса. Цель — установить доверительные и мирные отношения между новым Британским наместником и единственным ордовикским вождем, не вмешивающимся в войну. Только в случае неудачи я должен уйти, вернувшись со стратегическими сведениями, необходимыми для немедленного контрнаступления.
От неожиданности Сита отшатнулся. Такое признание было слишком ошеломляющим.
— Твоей задачей был мир? — смог он наконец найти слова. — Не война?
Мавриций кивнул.
— А эта женщина? Какую роль она в этом играет?
В первый раз за это время Руфус заметил на этом бесстрастном лице неспокойное выражение человека, который не в ладах с самим собой.
— Она в этом не участвует, — раздался наконец краткий ответ. — Причины моих действий, связанных с ней, абсолютно личные.
Руфус посмотрел на него.
— Ты так же хорошо, как и я, знаешь, центурион, что солдат не может позволить себе такую роскошь. В сердце легионера есть место только для одной любви — любви к Риму.
Ответом ему был ледяной взгляд мавра.
— У меня не было другого выхода, кроме как сражаться. Я ничего не мог сделать.
— Ты мог проиграть, — тихо ответил Руфус. — Тогда на тебе не висел бы груз, не было бы соблазна…
— Нет! — последовал ответ, и он прозвучал громко и вызывающе. — Я не мог поступить так и позволить этому негодяю заполучить ее.
— Понимаю. — Руфус кивнул, потому что действительно понимал. В своей жизни он тоже встречался с этой всепоглощающей страстью победить явного врага, олицетворяющего зло, о жалости к которому не могло быть и речи. — Но я должен спросить вот о чем, центурион. Ты все еще являешься командиром когорты имперских легионов Рима. А если получится так, что тебе придется выбирать между этой женщиной и принесенной тобой клятвой? Предположим, что план установления мира не удастся и поступит приказ, сможешь ли ты возглавить атаку на эту крепость?
Он увидел во взгляде собеседника странное выражение. Этот взгляд был черен, как Эребус — мрак, сквозь который проникают лишь души мертвых.
— Да.
В этот миг, когда было сказано это слово, Руфус почувствовал дрожь, охватившую его тело. Он понял, что стоящий перед ним человек был воплощением жажды смерти и в то же время долга. Он отвернулся в страхе и благоговении.
— Я верю тебе.
Гален стоял молча, не отвечая на это заявление фракийца. Поэты были не правы. Вкус победы не всегда сладок. Гален чувствовал горечь и знал, что если даже сплюнет, он не избавится от нее.
Сита был свидетелем внутренней борьбы между двумя половинами целого — мужчиной и солдатом. Но главенствовать могла только одна, и Сита вынудил его выбрать. И все-таки, существовала ли подобная дилемма для такого человека, как он? Задолго до рождения Рики армия была для него всем.
Храбрость, честь, верность. Эти слова звучали в его мозгу, целый хор голосов — и среди них голоса его отца и его императора.
Верность долгу, подчинение приказу. Эти понятия были частью его самого: следовать приказаниям, не спрашивая и не медля, вне зависимости от чувств или личных желаний. То, что разбудила в нем эта женщина, было чуждым и неуместным. Солдат должен главенствовать и будет главенствовать.
Вот уже в четвертый или пятый раз за эти мгновения Рика подняла взгляд. Его высокая фигура по-прежнему заполняла дверной проем. Она опустила глаза и постаралась сосредоточиться на приготовлении пищи, но, когда почувствовала болезненный укол ножа, соскользнувшего и вонзившегося в мякоть ладони, поняла, что старалась напрасно.
Она поднялась с колен и повернулась к стене позади себя. В нескольких местах обмазка стены потрескалась и обвалилась, обнажив сплетенные из камыша маты. Небольшие трещины были затянуты паутиной.
Казня себя за неосторожность, Рика собрала паутину и покатала ее между пальцами, а потом прижала комочек к порезу. Рана немного болела, но, возможно, это было к лучшему. Боль отвлечет ее от безмолвного человека, смотрящего в черноту ночи.
После утреннего поединка Гален перестал разговаривать. Даже Дафидд не смог вывести его из мрачного настроения, которое вдруг нашло на него после разговора с бородатым фракийцем. Он резко пресек все старания мальчика, предложив, чтобы Дафидд в течение нескольких дней не появлялся на ферме. И хотя мальчик делал вид, что принял предложенные объяснения — нужно некоторое время, чтобы в крепости поутих шум, вызванный победой Галена, — Рика видела обиду и разочарование Дафидда.
Но с ней было не лучше. По возвращении из крепости Гален занялся хозяйственными делами, пока потемневшее небо не вынудило его прекратить работу. Даже сейчас, находясь всего в нескольких футах, он по-прежнему старался избегать ее.
Это молчание и мрачность пугали. Хочет ли он избежать обязательств, которые неожиданно легли на него? Или, получив возможность обдумать свои поступки, жалеет о поспешных действиях?
Наконец, не в состоянии более переносить неопределенность положения, Рика подошла к нему, бесшумно ступая босыми ногами по глиняному полу. Легко коснувшись его, Рика почувствовала всю болезненность его состояния.
— Почему ты молчишь?
При звуке ее голоса Гален быстро повернулся. Не говоря ни слова, привлек к себе, обнял рукой за плечи и поставил в дверной проем лицом наружу. Не отпуская, он встал за ее спиной и протянул другую руку над плечом, указывая на ночное небо.
— Ваши ночи светлее тех, к которым привык я, — сказал он, не отвечая на вопрос. — Действительно странно… по крови я сын пустыни. Кто бы мог подумать, что я начну привыкать к дождю, туману и негреющему солнцу…
Радуясь его близости и спокойной интонации, Рика почувствовала, что ее беспокойные вопросы исчезают. Что бы ни произошло между ним и лысым, похожим на медведя, римлянином, теперь это не имело значения. Довольная, она прижалась к нему спиной, повернув голову так, чтобы прислониться щекой к его мускулистой твердой груди.
— Я видел много стран, Рика, и видел разные небеса. Небеса, распростертые над выжженными солнцем пустынями, насквозь промокшими грязными болотами и над снеговыми вершинами. Небеса, которые настолько черны и глубоки, что я чувствовал себя карликом, ощущая близость богов. Но никогда, ни под каким небом ни одной из стран я не ощущал такого довольства и чувства полноты жизни, которые я узнал здесь… с тобой. Мне хочется, чтобы ты знала… как мне хотелось бы быть таким, каким ты меня видишь.
Рика не была уверена, что поняла смысл его слов. Ночью, когда Церрикс дал им побыть немного наедине, она высказала все, что было у нее на сердце. Может быть, сейчас его очередь? Высказал ли он действительно свое желание? Или просто извиняется за то, что нельзя ничего изменить в их судьбе? Несмотря на сегодняшнюю победу, которая дала им право быть вместе, он по-прежнему связан с Римом и поэтому не может дать никаких обязательств.
Но она всегда знала об этом, и новое напоминание приносит только страх и беспокойство, что она не нужна ему сейчас.
Рика повернулась к нему.
— Гален… ты хочешь меня?
Он молча обхватил ее за плечи и прижался губами к ее губам.
Ее рот жадно раскрылся навстречу, а руки обняли за шею.
— Мое сердце, моя любовь.
Гален застонал от поднявшегося в нем желания и все же отстранился. Если и существовала женщина, с которой он мог бы связать свою судьбу, это была именно она! Он должен ясно понять все и помнить о цели, ради которой его послали сюда.
Когда-то Церрикс спросил его, не принадлежит ли он к тем глупцам, которые верят слепо в непобедимость Рима. Нет, он не был таким. Шестнадцать лет службы позволили узнать страшную цену, которую необходимо платить за существование Рима — жизни людей, которые сражались, убивали и умирали. Но никогда прежде он не предполагал, что может потребоваться и подобная жертва.
Гален взглянул на Рику. Все было как в первый раз. Ее взгляд обладал силой, способной взволновать его кровь, подобно тому, как луна вызывает морской прилив.
Мысли, которые ранее отступили за пределы его сознания, теперь вернулись и завладели им. Чувство к этой женщине — больше, чем просто физическое влечение. Она стала для него необходимой, как еда, питье или воздух. Сита настаивал на том, что даже осознание этой правды уже есть предательство интересов Рима. Но если Рим не пострадает от его поступков? Что случится, какой вред он принесет, если хотя бы сейчас будет в первую очередь мужчиной, а потом уже солдатом? Он и так отдал Риму слишком многое. И позволить себе в награду любить ее оставшееся время — разве это слишком много?
В глубине души он знал ответ на этот вопрос, но намеренно отбросил его. Решение было принято.
Гален протянул руку и медленно развязал шнурки на ее вороте. Очень нежно, почти с благоговением распахнул полы, открывая тело любимой для взглядов и прикосновений. Эта сцена — раздевание мужчиной женщины — была древней, как сами боги. Его руки скользнули под одежду и ощутили мягкость ее грудей, потом он легко коснулся большими пальцами сосков и сразу почувствовал, что она тоже полна желания.
Гален помедлил, наблюдая, как любовь наполняет ее глаза — ясные, как звездное небо.
Вся дрожа, она отступила назад, и, одежда, скользнув, упала на землю.
— Великий Митра, — прошептал он хриплым от страстного желания голосом. — Как я хотел бы дать тебе больше, чем могу.
— Этого достаточно. — Она шагнула в его объятия. Ощущение ее тела наполнило его наслаждением, он был не в состоянии сопротивляться желанию, которое она вызывала в нем, и крепко стиснул ее руками.
Только эту ночь, поклялся он, и чувство долга потонуло в растущей любовной страсти. Только эту ночь он — не солдат Рима.
