сосной внутри двора. Они были совершенно поглощены беседой, и у Рики забилось сердце и участилось дыхание. Ее наполнило ощущение страха, и она отвернулась.
Разговаривая, Церрикс следил за выражением лица сидящего напротив него человека. Римлянин слушал, не выдавая своих чувств. Даже известие о смерти подчиненного не изменило выражение смуглого лица.
Церрикс закончил, и его собеседник слегка шевельнулся, как бы разминая затекшие ноги.
— А что с твоим осведомителем? — спросил он. В голосе, столь же тренированном, как и лицо, также не было ни следа эмоций.
— Мертв, — коротко ответил Церрикс и заметил, как небольшое движение собеседника позволило тому лучше видеть женщину и мальчика на другом конце двора. С тайным удовлетворением он спросил себя, осознавал ли этот непреклонный солдат Рима, сколь многое в нем выдавало это, казавшееся незначительным движение.
— Разумный человек никогда не стал бы так рисковать… и спешить, — как бы про себя пробормотал он.
Церрикс понял, о ком он говорит.
— Маурик уже перешел грань закона и разумности. Его честь разъедена желчью несостоявшихся амбиций. Однако для многих текущая в нем королевская кровь оправдывает его поступки.
— Сколько человек, по-твоему, ушли с ним?
На прямой вопрос последовал столь же прямой ответ.
— Около сорока. Немного. — Церрикс помолчал. Если уж доверять, то нужно доверять до конца. И продолжил: — Но есть много бродячих шаек, и он может объединиться с ними. Ему нужно только разжечь искру войны, заставить ваши легионы в отместку выступить против какой-нибудь беззащитной деревни, и тогда вспыхнет пламя всеобщего восстания. Тогда тысячи одобрят его и соберутся под его знамена.
Римлянин ответил не сразу. Он подобрал небольшую палочку и покрутил ее в руках. Наконец, не отрывая от нее взгляда, сказал:
— Ты знаешь, что это будет смертным приговором для каждого ордовика, живущего в этих горах: мужчине ли, женщине или ребенку. Ни одно живое существо, включая скот, не избежит этой участи. Твой народ, — он переломил палку, отбросил обломки в сторону и поднял голову, — исчезнет с лица земли, король Церрикс.
В Церриксе вспыхнули гнев и гордость.
— Мы не сухие ветки, римлянин, чтобы так легко сломаться под пятой Рима. Мы могучи и непреклонны, как священный дуб. Чтобы очистить от нас эти горы, вам придется предать огню каждый лес, каждую рощу. И даже тогда, в огне, мы будем проклинать вас и бороться до последнего вздоха!
— Я это знаю, — ответил его собеседник еле слышно. Его тон застал Церрикса врасплох. Замолчав, он незаметно следил, как темный взгляд собеседника скользнул по женщине и мальчику.
Говорят, по глазам можно узнать, что творится в душе человека. Возможно, это правда, потому что Церрикс заметил в них нечто, чего прежде не было. Невозмутимый солдат Рима только что пережил ужас — не за свою жизнь, так мало для него значащую, а за жизни этих двоих, которых полюбил.
Центурион мигнул, и выражение исчезло, он переборол чувство и сплюнул.
Церриксу захотелось сказать ему, что это не поможет. Как хорошо он знал это! Человек может плеваться, пока его рот не пересохнет. Но этот горький, металлический привкус останется во рту — постоянное напоминание о его страхах.
Гален заставил себя отбросить все мысли, кроме одной. С этого мгновения все должно быть по-другому. Теперь он обязан — ради них — снова стать самим собой и вести себя так, как требовали обстоятельства. Он пронзительно взглянул на Церрикса. Времена полуправды, полудоверия и полузнания окончились. Теперь между ними должно быть абсолютное доверие.
— Сейчас уже невозможно помешать Маурику собрать силы для нападения. — Тон был по-командирски четок. — Ты знаешь, что теперь остается только один способ предотвращения открытой войны.
Король ордовиков кивнул.
— Иначе меня бы здесь не было. Пока мы разговаривали, все необходимое для этого сделано. Четыре воина из моего личного отряда проводят тебя. Но сначала…
Он остановился, пошарил под туникой и вытащил красный кожаный цилиндр.
— Два дня тому назад мои разведчики взяли это донесение у захваченного римского курьера. Я хочу, чтобы ты сказал мне, о чем в нем говорится?
Гален тотчас узнал нетронутую печать на футляре свитка и удивился, почему Церрикс выбрал именно этот момент, чтобы достать его.
— Ты знаешь, что на нем печать Агриколы? — спросил он.
Церрикс кивнул.
— Вероятнее всего, там находится его сообщение Веспасиану, описывающее высадку войска на остров под названием Мона.
— Ты знал об этой атаке заранее? — Голубые глаза мгновенно с подозрением сузились.
— Знал? — Гален покачал головой. — Не раньше, чем ты. Неделю тому назад, когда Маурик и его разведчики вернулись с известием, что Агрикола двинулся к побережью, тогда я подумал: возможно, его мишень — этот остров.
Он небрежно указал на футляр.
— Ты должен знать, что обычно он посылает не одну копию, чаще всего три. И если твои разведчики не перехватили две оставшихся, это сообщение уже на пути в Рим. Но я скажу тебе другое. Даже самый быстрый курьер не может проделать этот путь меньше чем за два месяца. Значит, это сообщение никак не содержит запроса Агриколы на одобрение Веспасианом плана действий. Он принял решение, и послание представляет собой просто рапорт об этом императору. Но откуда ты знаешь, что я не солгу тебе? Ведь я могу сказать тебе, что он возвращается в Дэву, чтобы, как обещано, переждать оставшиеся месяцы, тогда как на самом деле он замышляет совсем другое.
Под усами Церрикса появилась улыбка.
— Я должен верить тебе, римлянин. Кроме того, честь не позволит тебе солгать ради своей выгоды. А теперь, мне кажется, у тебя есть две веские причины не лгать даже ради выгоды Рима. — Он протянул футляр. — Прочти. У нас обоих есть те, кого мы хотим обезопасить.
Гален почувствовал, как дернулся мускул на щеке. Не надо ему напоминать, что он может потерять! Он открыл футляр и вытащил свиток. Потом еще раз испытующе посмотрел на сидящего напротив:
— Последний вопрос, лорд Церрикс. Что, если Агрикола устал ждать или узнал об упомянутых тобой бродячих шайках? Что, если он решил напасть?
— Тогда мы должны знать об этом, центурион, и молиться каждый своим богам, чтобы ты добрался до него, пока этого не случилось, и отговорил его.
Гален развернул папирус. Его внимание привлекло не то, что присутствовало в донесении, а то, чего там не было. Не было лавров.
— Обитатели Моны сдали остров, запросили мира, — объявил он Церриксу краткое содержание первых строк.
Он не счел нужным детализировать ход кампании. В конце концов, неважно, как Агрикола добился победы — что он не стал поджидать флотилию, чтобы переправиться через пролив, а использовал вспомогательную кавалерию, обученную плыть в доспехах, неся на себе оружие и направляя лошадей. Гораздо важнее то, как военный наместник Рима распорядился своим достижением.
Оторвавшись от свитка, он взглянул на Церрикса.
— Это сообщение не усыпано лаврами. Агрикола намеренно предпочел не представлять Веспасиану и сенату эту акцию как завоевательную. Вместо этого он заявляет, что просто постарался поставить побежденное племя под свой контроль.
Уловил ли гордый вождь британцев смысл этого различия? Но ему явно пришлись не по душе слова «побежденное» и «контроль». Он указал на свиток.
— Хотел бы я посмотреть на того, кто решит «контролировать» меня. Читай, как там написано.
Гален подчинился, стараясь переводить как можно точнее.
— Я понимаю настроения провинции. Возможно, клеветники и критики правы: моя галльская кровь заставляет меня чувствовать родство с этими островитянами, ощущать присущую им любовь к свободе. И хотя не может быть сомнения в том, что их подчинение Риму должно быть достаточно полным, оно не должно переходить в рабство. В прошлом было допущено много ошибок, которые оправдывались интересами Рима. Официальные власти, действующие только в своих интересах, творили несправедливые дела. Ошибки и несправедливости подстрекали к бунту. Возможно, мое заявление слишком самоуверенно, зато я делаю его от всего сердца. Я не буду повторять ошибки прошлого, а буду учиться на них. Я сделал достаточно, чтобы внушить страх, теперь испытаю эффективность милосердия. Я намерен показать британцам все преимущества римского мира, которого вследствие небрежности или произвола предыдущих наместников так же боятся, как войны. Я не получил ответа от короля ордовиков. Теперь я направляюсь в его горы с предложением мира, но готовый к войне. Клянусь честью, если эта провинция не выберет первое, она получит последнее. Я поставлю свои условия. Выбор за ним.
Гален свернул лист папируса, вложил его в футляр и отдал его обратно человеку, молча сидящему напротив него.
— Ты должен решать, война или мир. Если бы даже Маурик не угрожал перемирию, время ожидания и раздумий прошло. Агрикола идет за ответом.
— Иди к нему. Скажи, что я выслушаю его условия.
С другого конца двора Рика увидела, как они встали и пожали друг другу руки. Потом обменялись несколькими словами. Церрикс кивнул, и они расстались.
Рика отвернулась. Шум в ушах от участившегося биения сердца почти заглушал звук шагов приближающегося Галена. И все же она слышала их и замерла при их приближении.
— Дафидд… — Она изобразила улыбку, стараясь говорить спокойно. — Не занесешь ли ты молоко внутрь, а я пока послежу за коровой.
— Но я хотел спросить Галена, почему Церрикс…
— Дафидд, будь любезен. Не спорь. Возьми молоко.
Резкий тон показывал ее страх.
— Дафидд, сделай то, о чем тебя просит Рика. — Его голос прозвучал прямо у нее за спиной.
Мальчик молча подчинился. Она следила за ним взглядом. Дорожка расплескавшегося молока указывала его путь. Только когда он почти вошел в хижину, она наконец повернулась к стоящему позади человеку.
— Ты уходишь? — Собственно, это был не вопрос. Она знала, что это так.
