АНАТОЛИЙ ДНЕПРОВ
ТУСКАРОРА
Дождь
Вы бывали в Южно-Сахалинске? Нет? Напрасно. Обязательно побывайте, не пожалеете. Особенно если, осмотрев город, не поленитесь подняться на сопку Российскую, к турбазе «Горный воздух». Говорят, там лучше всего зимой, в декабре или в январе, когда сыплет теплый пушистый снег и лыжи будто сами катятся под гору. А если бы в Южно-Сахалинске вам довелось встретить девушку по имени Майя, она уверила бы вас, что их сахалинский снег сам по себе покатит вас и вверх, вопреки всем законам природы.
— Если бы вы знали, как у нас хорошо зимой!
В Май ином голосе чувствовалась виноватая нотка. Мы стояли на балконе здания турбазы и смотрели на дождь. Дождь и туман, из-за которого на полкилометра вокруг ничего не было видно. А забрались мы сюда для того, чтобы с высоты посмотреть на южно-сахалинские «Черемушки».
— Они вон там, немножко правее, — сказала Майя, указывая в непроглядную серую пустоту.
— Хемингуэевский дождь… — прошептал я мечтательно.
— Нет. Это наш дождь.
Майя обиделась.
Я посмотрел на часы. Девушка встрепенулась и схватила меня за руку.
— Подождите. У нас бывает так. Дождь, туман, дождь — и вдруг солнце. Правда.
Уж очень ей хотелось показать мне «Черемушки» сверху.
— А если самолёт не захочет меня ждать, тогда как?
— Они в такую погоду не летают…
— Ну да, дождь, туман, дождь — и вдруг солнышко. И мой самолет фюить — и вспорхнул.
Майя кашлянула и, смешно поежившись, мальчишеским басом сказала:
— Ну ладно, идемте, раз вы так торопитесь…
Она провожала меня до самого аэровокзала и ждала, пока я сдавал багаж и регистрировал билет.
— Прилетайте зимой.
— Обязательно прилечу, если вы к тому времени возьмете в библиотеке книгу Хемингуэя «Прощай, оружие» и прочитаете ее, — пошутил я.
Она смущенно стала рассматривать наши руки, сжимавшиеся в прощальном рукопожатии. Затем выдернула руку и побежала к выходу.
— Прилетайте! — крикнула она и скрылась.
А дождь все шел.
Я уселся на скамейку и стал рассматривать пассажиров.
Все рейсы задержались, поэтому скопилось очень много народу. Некоторые, видимо просидев на аэродроме с раннего утра, дремали. Другие собирались группами и оживленно болтали. На скамейке ребята громко стреляли костяшками домино. «Козел» должен был во всю глотку кричать: «Ку-ка-ре-ку!» При этом те, кто дремал, недовольно морщились. «Козел» — и вдруг «ку-ка-ре-ку»?
— Ты, Витька, кричишь как-то молча! Уговор — во все горло!
— У меня голос такой, — робко оправдывался парнишка. — Я лучше буду кричать, как умею, но зато три раза…
— Ребята, сделаем ему скидку? — спросил высокий парень.
— Ладно, пусть кричит три. Это как раз будет соответствовать требуемой звуковой мощности. Рыба! Ну-ка, посчитаем!
— Ага, теперь твоя очередь кричать, Бикфорд!
Долговязый блондин с пестрым платком на шее прочистил горло и заорал так, что в окнах задребезжали стекла. Со всех сторон на ребят зашикали. Я увидел, как в зал вошел коренастый мужчина в зеленом дождевике и, пробираясь среди пассажиров, направился к парням. Увидев его, они встрепенулись, перемешали костяшки и встали.
— Пошли, — сказал мужчина коротко. — Я вам сейчас покажу, где зимуют петухи.
— В сарае, Лаврентий Петрович, — попробовал было отшутиться Бикфорд.
— В сарае? Нет, батенька, такие петухи, как вы, зимуют на острове Итуруп.
«Итуруп, Итуруп… Это, кажется, самый большой остров в Курильской гряде», — пронеслось у меня в голове.
— Забирайте вещи, — приказал мужчина.
Голос у него был суровый и властный. Такому не возразишь. Я обратил внимание на его багрово- коричневое лицо, как у рыбака, сошедшего с сейнера.
«Ну и начальничек!» — подумал я не столько потому, что оправдывал манеру мальчишек играть в домино, сколько из-за их несколько растерянного вида.
Не знаю почему, но я поплелся за ними, вышел из аэровокзала и стал наблюдать, как мужчина отчитывал доминошную команду.
— Даже плащи умудрились сдать в багаж! Вот теперь и стойте, как мокрые куры!
— Разрешите пойти взять вещи?
— Идите.
Когда мужчина закурил, я подошел к нему и попросил спичку. Хотелось рассмотреть его поближе. Лицо у него было все в мелких острых морщинках. На щеках пробивалась жесткая седеющая щетина. Должно быть, когда-то он брился. Он осмотрел меня сощуренными голубыми глазами.
— Ничего ребята, — сказал я примирительным тоном. — Молоды.
— В нашей работе самое главное — дисциплина. Иногда от этого зависит жизнь, — сказал он спокойным, мягким голосом. — Вот и приходится.
Он чиркнул спичкой и поднес ее к моей сигарете.
— У вас потухла. Кстати, какие у вас? С фильтром? Вы давно из Москвы?
— Десять дней как приехал.
— Да ну! — оживился мой собеседник. — Как там? — Порядок. По Мичуринскому проспекту пустили троллейбус.
— Мичуринский? Простите, это где?
Меня всегда раздражает, когда кто-нибудь не знает проспекта, на котором я живу.
— Это там, где улица Столетова.
— Простите…
Я удивленно поднял на него глаза.
— Вы москвич?
— Да, но только давно не был в Москве.
— А эти ребята?
— Аспиранты из Института геологии. Прилетели в марте. Готовят здесь диссертационные работы. Значит, в Москве много перемен.
Я стал объяснять ему, где улица Столетова и где Мичуринский проспект. Подошли аспиранты, нагруженные вещевыми мешками.
— Мы готовы, Лаврентий Петрович.
