безвольно рухнул на землю, подрагивая, как подстреленный удав.
Павел Антонович и Вика разглядывали эту эпопею, для лучшей видимости раскрыв окна и высунув головы наружу, а Максим, откинувшись на спинку водительского сиденья и на подголовник, закрыл глаза и снова заснул, не обращая внимания на сквозняк. Павел Антонович попытался его разбудить тычком под ребра, но здорово ушибся о бронежилет и затем долго потирал ноющую руку, через которую словно пропустили высоковольтный разряд. Максим никакого толчка, естественно, не ощутил, но проснулся, увидев очередной кошмарный сон-падение.
— Нам бы такой человек пригодился, — спросонья выдал он, и сладкая парочка удивленно на него посмотрела.
— Какой человек? — переспросила Вика.
Максим окончательно проснулся, важная мысль забилась в какой-то самый темный уголок сознания, и ее нельзя было выковырять оттуда никакими способами швабры, которой попытался пошуровать там Максим, она не боялась, а к сластям была равнодушна. Павел Антонович и Вика все еще смотрели на него, ожидая продолжения, и Максиму пришлось невнятно объясниться в том смысле, что, мол, ничего, спросонья, шеф, ляпнул.
Павел Антонович наконец снял с блестевшей лысины запотевший изнутри полиэтиленовый пакет и протер ее, поморщившись, обшлагом рукава.
Вика, также ощутив тепло, расстегнула «аляску», под которой у нее был надет поверх серого делового костюма небольшой легкий бронежилет марки «железная леди», и неизменные два пистолета — под мышкой и в районе аппендикса, причем последний крепился руда кояткой к земле, так, чтобы его было очень легко выхватить из-под короткой куртки.
Максим расстегиваться не стал, из-за того что его даже в самую яростную жару его мучило ощущение нестерпимого холода и озноба.
— Вот так всегда, — сообщила жизнерадостная девушка двум угрюмым молчаливым мужчинам, демонстрируя им в развернутом виде главу о картмаксиму-мах, где под пятью бледными черно-белыми изображениями (надо полагать, и являющихся этими самыми картмаксимумами) было напечатано, что «подлинники картин, воспроизводимых на конвертах, хранятся в музее». На этой же, девяносто второй странице каталог, к сожалению, обрывался. — На самом интересном месте. Это я всегда не любила.
— У кого? — хмуро спросил у Вики Максим, отбирая книжку. Действительно, окончание брошюры было безвозвратно утеряно с девяносто третьей по энную страницу — от них остались лишь небольшие треугольные обрывки, словно кто-то в спешке отдирал страницу за страницей от клееного переплета. Откуда у него появилась эта книжка, появилась ли она в таком ущербном виде, или ее изуродовали здесь, Максим опять же не помнил. Да и плевать ему на нее было.
Мотор нагрелся до нужной температуры, Максим выжал сцепление, снялся с «нейтралки» и, надавив на газ, повел машину вдоль пустой улицы. Отсутствие транспорта и пешеходов сначала удивило его, но вскоре он все понял — сняв оцепление, бдительная милиция забыла заодно снять плакаты, объявляющие улицу запретной зоной. Определение это было расплывчатым и могло означать все что угодно — от прорыва канaлизации и аварийной смены санитарно-техничеcкиx коммуникаций, ради чего вся улица перекопана и невнимательные или незаконопослушные водители и пешеходы могли утонуть в вонючих водах подземных рек или в отвалах красной глины, превратившихся в трясину, до минных полей, установленных конкурирующей бандой против местных хозяев, из-за чего все те же невнимательные или незаконопослушные водители могли на собственной шкуре ощутить то, что испытывает ракета-носитель на запуске. Прозорливое городское население все это учитывало и не рисковало.
Они подъезжали к центру города. Рассвет сменился тьмой, так как откуда-то с севера на иссякающие бледно-серые тучи, в разрывах которых можно было разглядеть синее-синее небо и, если очень повезет, контуры холодного оранжевого солнца, наползли, согнали в небольшую кучку предыдущий облачный караул, подмяли его под себя и без всяких последствий поглотили иссиня-черные тучи, чьи дождевые тела обильно пронзали молнии, словно какой-то пьяный небесный электрик случайно замкнул вселенскую сеть, и ее теперь пробивало в самом слабом месте Мироздания. Молнии били еще далеко, и шум работающего двигателя без труда заглушал слабые раскаты грома.
Порывы ветра поначалу сметали мелкий мусор, разбросанный на улицах и в переулках — старые рваные газеты и коробки, в которых ночевали местные Диогены, пластмассовые и бумажные стаканы из-под прохладительных и горячительных напитков, пластиковые изодранные пакеты и сумки со следами снеди, когда-то в них хранившейся, окурки, неопределимого, вида тряпье и прочие, прочие фекалии городского организма. Затем грозовой напор возрос, затхлый, наполненный страхом, болью и смертью городской воздух, мертвящим смогом окутывающий дома и задыхающихся людей, подался, тронулся с места.
Грозовые порывы, как реки, ускоряли свое течение, стали выходить из берегов улиц, подворотен и проспектов, сливались с соседними речушками и ручейками двориков и переулков, вливались в полноводные реки центральных магистралей и вскоре, объединившись в единый, стремительный ревущий вал, стали сметать и вырывать сгнившие деревья, насквозь проржавевшие крыши домов, поднимать в воздух и кружить в медленном танце крупные частицы строительного мусора — остатки кирпичей, щебенки и штукатурки, давно разбитые фонари, изорванные книги, источенные червями стулья, стенки шкафов и прочие останки.
Туземная атмосфера была с корнем вырвана из привычной среды существования, и на несколько секунд жители умирающего мегаполиса ощутили давно забытую свежесть и чистоту воздуха. Но это слишком быстро прошло, и начавшие жадно дышать носы, рты, легкие людей были тут же забиты плотным кляпом сумасшедшего ветра, не дающего ни вздохнуть, ни выдохнуть, и острейший приступ асфиксии охватил город. Повезло тем, кто встретил грозу, сидя в домах, подвалах, метро и машинах — хотя они и не испытали на себе одуряющей свежести предгрозовых мгновений, но они не были схвачены, задушены, оглушены, сбиты с ног безумной стихией.
Максим сбавил скорость до черепашьей и осторожно вел броневичок сквозь плотный слой воды, временами разрываемый колоннами грозовых разрядов. Рев ветра теперь уже заглушал не только работу Двигателя, но и не давал говорить — самый громкий крик, до боли в горле и легких, тонул в неистовом гуле. Было страшно. Максим приложил ладонь к ветровому стеклу и ощутил его частые колебания казалось, еще немного, и стекла, металл, машина войдут в резонанс с порывами ветра, и тогда на них появятся мельчайшие трещины, и они с громким хлопком рассыплются в пыль, тотчас уносимую куда-то в бесцельную даль. И затем придет черед людей разрываться на части, подчиняясь грозовому камертону.
Такой напор стихии не мог продолжаться долго. Первым стал утихать ветер, небесный конденсатор полностью разрядился, и молнии исчезли, пелена дождя распалась на отдельные капли, и окружающий мир стал медленно проявляться.
Им осталось ехать недалеко — проползти по мосту, свернуть налево и мимо гарпий и сфинксов подобраться к неприметному, давно заброшенному дому с разбитыми мраморными ступенями и кое-где уцелевшими обрывками окислившихся цепей в зубах искалеченных львов.
Максим, чтобы не привлекать внимания, завел броневичок на задний двор, представляющий колоссальную свалку из спиленных деревьев, пожелтелой скошенной травы, стропил и досок, изъеденных железными червями гвоздей и ощетинившихся умопомрачительными занозами, а также из венчавших все это развороченных остовов автобусов и троллейбусов с выбитыми стеклами и облупившейся краской, обнажающей толстую накипь многолетней ржавчины. Как на столь маленький дворик умудрились натащить столько гадости, было загадкой — узкие проходы были непригодны для мусорных машин, да и раздувшиеся трупы общественного транспорта сюда, в любом случае, через них не пролезли бы. Оставалось предположить, что мусор был доставлен по воздуху грузовыми вертолетами.
Два дня назад Максиму и Павлу Антоновичу пришлось здесь изрядно потрудиться, освобождая небольшой пятачок для машины. Вика, как дама, участия в работе не принимала, а, сидя в машине, через открытую дверь очень убедительно объясняла, почему вон то бревнышко лучше взять первым и перенести его вон к тому троллейбусу. Бревнышко оказалось не только неимоверно тяжелым, но, будучи слегка сдвинуто с насиженного места, вызвало такой обвал досок, деревьев и автобусов, что Максим был чуть не погребен под кучей мусора.
За время их отсутствия площадка опять значительно уменьшилась — сверху на нее скатились два
