коммуна' на первом месте.
Это здесь знаменитый бригадир Ганна Рыбалка, о которой мне много говорили.
Но я ее еще не видел.
Розанов, особенно требовательный к интеллигентным работникам, стал 'брать в работу' председателя коммуны Назаренко.
Назаренко, высокий, красивый парень в белой рубахе, спокойно сидел за своим письменным столом.
По очереди входили коммунары и коммунарки. Я ждал появления легендарной Ганны Рыбалки. Но ее все не было.
- А где же Ганна Рыбалка? - спросил я шепотом. - Почему ее нет?
- А вот же она, - сказал мне Хоменко, показывая глазами на женщину, давно уже сидевшую подле двери на скамье.
Вот уж никак не ожидал, что это именно и есть знаменитая Ганна Рыбалка. Я представлял ее высокой, стройной, смуглой девятнадцатилетней красавицей, в майке с засученными рукавами. Она оказалась низенькой, плотной женщиной, в белом платочке с кружевной оборкой, в белой деревенской кофте, в сборчатой юбке, лет двадцати пяти. Курносая и очень бровастая, она никак не подходила ни к своей репутации, ни к своему поэтическому имени - Ганна.
Однако, присмотревшись, я нашел в ней очаровательную, немного ироническую усмешку, замечательной белизны зубы и грубоватую женственность молодой крестьянки. Маленькая босая ножка. Она сидела скромно и молча. (Только один раз усмехнулась каким-то своим мыслям.) Она досидела до конца, не выступала и по окончании заседания встала и незаметно вышла.
С ней сейчас целая история в коммуне. Недавно она сошлась и стала жить с председателем коммуны Назаренко.
Бригадир живет с председателем! Родственные связи!
Пошло недовольство части правленцев. Под Ганну давно подкапывались соперники. Ее бригада всегда первая; ей не могли простить, что она первая во всем районе закончила сев и ездила с рапортом в Москву, к генеральному секретарю комсомола.
Теперь враги поставили вопрос: совместимо ли быть бригадиром и вместе с тем женой председателя?
Назаренко для Ганны бросил свою жену и троих детей. Старики этого тоже не одобрили.
Начались разговоры, что Ганна потеряла авторитет и ее надо сместить с бригадирства или чтоб Назаренко ушел из председателей.
Наши политотдельцы ездили решать это дело. Ответственная вещь - снимать зарекомендованного работника, образцового и незапятнанного бригадира в такое напряженное время.
Разобравшись, нашли, что Ганна работает по-прежнему отлично. (А говорили, что в связи с медовым месяцем она стала немного манкировать.)
Ганну оставили в бригадирах. Во время разбирательства дела она держалась скромно, не выступала и мнения своего не высказывала: терпеливо ждала, что решат. Назаренко - тоже.
Отец Назаренко, старик-коммунар, сказал свое мнение:
- Я считаю, что по сравнению с прежней женой моего сына Ганна ни черта не стоит. Во-первых, та баба добрая хозяйка, во-вторых, трое пацанов, в-третьих, Ганна уже со многими жила. Она жила с моим младшим сыном Назаренком и со старшим сыном Назаренком, а теперь живет со средним. Понравились ей Назаренки! Но это долго не протянется. Они поживут-поживут, и он опять вернется до своей бабы. Это я вам говорю.
Старик Назаренко был в австрийском плену, знает немецкий язык и немного итальянский. Его уважают. Он в коммуне занимается какой-то полуадминистративной работой, - кажется, 'обликовец', учетчик. Он аккуратно одет, бритый, в строченой панаме серого полотна, похож на фермера. У него три сына - и все коммунары.
Часа в два ночи испортился автомобиль. Как раз только что проехали мостик. Низина. Вокруг болотные большие сорняки. Целая заросль. Сильная ореховая вонь дурмана, рогозы, рокот лягушек и крики жаб - те знаменитые ночные звуки, когда как будто кто-то дует в бутылку.
Сырая темнота и масса звезд в черном небе.
Испортилось магнето. Мы зажигали спички одну за другой, и при их свете шофер чинил.
Адски хотелось спать.
Розанов спал.
Часа через полтора, изведя два коробка, починили и поехали...
Мчались, наверстывая время, как угорелые. Перед нами, ослепленные фарами, метались, взлетая с дороги, совы. Одну сову убило радиатором.
Неслись по обеим сторонам дороги сказочные растения. Перед фарами кружились добела раскаленные мотыльки.
Подул неожиданно горячий, сухой ветер.
Дьявольская, шекспировская ночь!
Розанов вошел в комнату с котенком.
Под лестницей родила кошка. Котята подросли.
Он вошел с котенком в одной руке и с блюдцем молока в другой. Он поставил блюдце на пол возле моей кровати. Тыкал пестренького котенка мордочкой в молоко.
Котенок пищал, как воробей чирикал.
Розанов сиял, ласково приговаривая:
- Так-так-так-так.
Розовенький язычок быстро замелькал в блюдце с голубой каемкой.
Нынче:
'Ведомость о ходе косовицы, молотьбы, хлебосдачи на 28 июля 1933 года.
1. Нужно скосить . . . . . . . 25127 га
2. Скошено . . . . . . . . . . 7538 га
3. Связано . . . . . . . . . . 6603 га
4. Сложено . . . . . . . . . . 6368 га
5. План хлебосдачи . . . . . . 91329 центнеров
6. Сдано хлеба . . . . . . . . 1834 центнера
7. Вылущено . . . . . . . . . 32 га
8. Поднято под зябь . . . . . 11 га
28 июля 1933 г.'.
(И кудрявая подпись.)
Все это на клочке плохой бумаги, лиловыми чернилами.
Секретарь ячейки артели 'Чубарь' товарищ Драчев.
Я познакомился с ним утром.
Он не был в поле. Он занимался делами в селе. У него три дела, требующих немедленного вмешательства: 1) засолили мясо для питания бригад, но оно портится, попахивают кости, надо пересолить; 2) в детских яслях произвести осмотр детей, вызвать доктора и устроить изолятор для больных; 3) горит в амбаре мокрое жито.
Драчев - человек новый. Он здесь всего два года. Обычная судьба деревенского коммуниста - перебрасывают.
Сначала был где-то беспартийным активистом, хорошим работником, предколхоза, предсельсовета, кандидатом партии, потом партийцем.
Тогда его стали перебрасывать с места на место секретарем.
Здесь он с тридцать первого года.
Ему лет тридцать. Он чистенько одет, довольно крупный, молодое лицо, полудеревенский, соломенная рваная шляпа, одинок, живет 'на квартире', по профессии скидальщик.
Он пошел от правления артели через знойную улицу, вошел во двор - там погреб.
В холодной тьме погреба кладовщик рубил мясные туши и засыпал их солью.
