бессмысленно-жестоким, разрушительным, чем все еще угрожают современному миру силы реакции.
Символична встреча героя повести с американскими солдатами, летящими через океан. Казалось бы, это просто 'славные малые', добродушные парни. Буднично выглядят рядовые атомщики, что, 'сделав или еще не успев сделать свое дело - летят с базы домой в отпуск'. Но художник беспощадно обнажает истинную суть явления: атомщики враждебны простой человеческой жизни и сами уже обречены, они лишь призраки, не имеющие реального исторического бытия. Недаром один из солдат все время 'прятал свое темное, как бы обуглившееся лицо между двух ладоней, приставленных к иллюминатору': ведь атомный вихрь не пощадит и тех, кто даст ему начало. О том же свидетельствует и сатирический портрет 'обыкновенного американского генерала', преисполненного ложной значимости. 'Если бы не его большая генеральская фуражка с американским орлом и маленьким лакированным козырьком... его можно было бы принять за Врангеля, или Колчака, или еще какого-нибудь из контрреволюционных генералов времен интервенции'. Как и у тех - 'бывших', существование атомщика 'высшего ранга' исторически иллюзорно.
Рассказчик в лирико-документальных повестях Катаева - один из ее многих персонажей: он живет вместе с ними общей жизнью, время от времени обретает реальный облик и появляется в толпе героев, как второстепенная фигура, попадая при этом то в грустные, то в смешные переделки. В то же время это лирический герой, наш мыслящий современник, который стремится философски, идейно охватить процессы действительности, понять их, разобраться в самых сложных явлениях. Он задумывается над опытом прошлого и пристально вглядывается в будущее.
Странствия лирического героя по Америке - 'незнакомому континенту' окрашены грустью. Подобно сверхчувствительной антенне, улавливает герой тревожные сигналы в окружающей его духовной и материальной среде. Вещи здесь вытесняют личность, подчиняют ее себе. На родине героя сильны и определенны как привязанности, так и отталкивания людей. Справедливо или несправедливо, но герой одних любит, других отрицает. Глубоким лиризмом пронизаны картины, связанные с центральным образом повести, - картины нескончаемо долгих, трудных дорог. По героя не покидает ощущение, что рядом родные и близкие существа - его жена, дети, что он не одинок. Вместе с женой останавливаются они на рубеже дня и ночи: 'Мы шли очень долго и молча, пока вдруг не очутились на площади, охваченной морозным туманом...' Предощущение возможной разлуки подсознательно воплощается у героя в романтическом образе холодного, почти космического простора пустого аэродрома. Но и в этой пустоте бьется для него живое, любящее сердце.
Совсем иные чувства испытывает лирический герой в заокеанской стране. Американский континент предстает как мир, где люди душевно разобщены. Об этом говорит герою и встреча со своей юностью, с женщиной, которую он некогда любил. 'И вот мы опять, как тогда, стояли друг против друга - вот я и вот она, - одни-единственные и неповторимые во всем мире, посреди традиционного американского полуосвещенного холла, где в пустом кирпичном камине бушевало, каждый миг распадаясь на куски и вновь сливаясь, газовое пламя - искусственное и неживое, слишком белое...' Подобна этому искусственному пламени и судьба героини, которая, покинув революционную Россию, бежала на чужбину. Страшное одиночество души, разобщенность с окружающим миром - таков удел этой женщины, неспособной вслушаться в тревоги ни старой, ни новой родины: ведь глуха она к подземным взрывам в атомных ущельях Невады, столь явственно слышным герою.
И, оглядываясь назад на собственную долгую жизнь, герой понимает - было в ней главное: общая судьба со своим народом, с родной землей, с 'единственной в мире, неповторимой, трижды благословенной страной моей души'.
Сложность формы повести 'Святой колодец' определяется большой философской и социальной емкостью ее образов. Частные судьбы отдельных людей, как бы случайно выхваченных из толпы, вырастают под пером художника до высоких обобщений. Рассказ об отдельных людях становится повествованием о судьбах мира; вглубь и вширь раздвигаются рамки маленькой лирической повести, она постепенно обретает эпический характер. 'Возвращение' героя означает и победу жизни, и внутреннюю, духовную победу над угрозой атомной войны, над силами реакции. Нет, ничто не может сломить душу человека, которая стала частицей души народа, - говорит своей лирико-философской повестью советский художник.
Третья из лирико-документальных повестей Валентина Катаева - 'Трава забвения' - обращается к разработке острейшей проблемы современного искусства, к проблеме - Художник и Революция. Две реальные исторические фигуры поставлены в центре повествования: Иван Бунин - художник, чья трагедия была в том, что он не понял и не принял Октябрьской революции, и Владимир Маяковский - ее трибун, глашатай, поэт, чье творчество принадлежит к искусству бунтарскому, новаторскому, 'разносящему Октябрьский гул'.
История внутреннего творческого становления лирического героя повести неразрывно связана с этими двумя столь антагонистическими образами людей нашей эпохи: 'У них у обоих учился я видеть мир - у Бунина и у Маяковского... Но мир-то был разный'.
Герой, пойдя на выучку к Бунину, познает секреты высокого мастерства. Но главный из них, высказанный художником-реалистом: 'Наблюдайте окружающий вас мир и пишите', - несмотря на всю его ясность и простоту, как раз и вызывает драматический конфликт между мастером слова и его учеником.
Под влиянием старшего художника герою открывается 'неисчерпаемый мир подлинной поэзии'. Юноша взглянул на окружающую его действительность острыми, зоркими, даже беспощадными 'глазами Бунина' и уловил главное: у него родилось 'ощущение жизни как поэзии'. Ощущение это завладело им целиком, 'потому что я вдруг узнал, понял всей душой: вечное присутствие поэзии - в самых простых вещах, мимо которых я проходил раньше, не подозревая, что они в любой момент могут превратиться в произведение искусства, стоит только внимательно в них всмотреться'.
Однако именно верное следование бунинскому требованию: пристально, внимательно вглядываться в неповторимо-реальную поэзию жизни - и приводит молодого писателя к разрыву с Буниным. Вглядываясь в реальное движение жизни, юноша начинает улавливать, видеть и, наконец, понимать ту неотвратимо возникающую новизну истории, которая остается непонятой, а затем враждебной его учителю. Все изменяется вокруг с небывалой, грозной быстротой: меняются социальные отношения, люди, жизнь. Прошло, казалось бы, совсем немного времени, всего четыре года между двумя встречами учителя и его ученика, - но сменилась уже эпоха. 'Четыре года, - говорит старший художник. - Война. Революция. Целая вечность'. И лирическому герою повести, теперь фронтовику, немало повидавшему в окопах первой мировой войны, предстает 'какой-то новый', 'пугающий Бунин', 'полностью и во всей глубине ощутивший распад всех связей', тот Бунин, который лишь в слепой и упрямой надежде, что еще возможен возврат к старому, остается в России, 'охваченной страшной для него, беспощадной революцией'. А лирический горой повести живет ритмами этой революции, радостно ощущая мощное движение времени. И Маяковский для него предстал выразителем новых чувств, новых мыслей небывалой эпохи.
Первые раскаты грядущей Октябрьской бури прозвучали для героя в страстном протесте Маяковского против империалистической бойни: 'Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю! Италия! Германия! Австрия! И на площадь, мрачно очерченную чернью, багровой крови пролилась струя!..' Катаев вспоминает: 'Эти строчки пронес я в душе своей через всю войну!' А позднее стихи Маяковского стали для целого поколения и для самого Катаева воплощением радостной силы, жизнелюбия и невиданной новизны Революции: 'Ведь одна из моих любимейших вещей Маяковского - 'Хорошо!', где в трагическом зареве уличных октябрьских костров так неповторимо-прекрасно 'тонула Россия Блока'... заканчивается апофеозом 'Жизнь прекрасна и удивительна'.
Новизна революции, ломая все преграды, врывалась в искусство. Хотели того или не хотели иные художники, но время было сильнее литературных канонов, эстетских догматов, запретов. Острополемично вплетается в катаевское повествование драматическая история 'девушки из совпартшколы', комсомолки, дочери революции. Сначала Клавдия Заремба - лишь объект литераторского наблюдения, безымянная босая девчонка, замеченная героем на берегу моря, девчонка с 'дочерна загоревшими худыми ногами, до колен покрытыми перловой крупой еще не успевшего высохнуть морского песка'. Но затем она постепенно и властно обретает свою особую жизнь. Герой то и дело сталкивается с нею на крутых поворотах времени. То когда она приходит с обыском в особняк, где живет Бунин: 'Она стояла среди матросов и солдат, читая охранную грамоту, в распахнутом армейском полушубке и сибирском белом малахае', держа 'в маленькой
