- Это болгаре, - сказал Блох. - Румынскоподданные. Ну, я готов.
- Надо им сказать, чтобы они немедленно убирались отсюда, если не хотят попасть в плен. Через полчаса здесь будут болгарские разъезды!
Я подошел к толстому солдату с лицом, похожим на луну, и сказал:
- Слушай, братушка, уходите отсюда! Русские ушли. Сейчас сюда придут болгаре.
Он сделал непонимающее лицо и сказал жалобно по-румынски:
- Нушты русешты. Шты романешты?*
______________
* Не знаю по-русски. Знаешь по-румынски? (румынск.)
У меня кровь прилила к голове.
- Врешь ты, сволочь! - закричал я срывающимся голосом. - Я сам слышал, как ты говорил по-русски. Ты болгарин! Блох, давайте револьвер!
- Нет! Нет! Я не есть болгарин. Я румынский подданный. Зачем револьвер? Мы румыны. Ты - братушка.
Он поднялся, захихикал и похлопал меня по плечу.
- Ну, живее! Скажи своим, чтобы они сейчас же уходили! Слышишь?
- Не кричи, братушка. Не надо уходили. Болгара нет. Пойдем с нами коржи кушать.
- Какие там коржи? Где?
- А вот тут рядом. Хата. Там наших много, коржи пекут.
Было ясно, что солдаты хотят попасть в плен к своим.
- Ну, живее! Веди нас коржи кушать! - сказал я. - Блох, пошли! Держите кинжал наготове, дайте мне револьвер.
Каждая минута была дорога.
Блох дал мне револьвер, взвалил через плечо телефонную станцию и надел папаху. Румынские солдаты встали с пола.
- Ну, живо, живо! Идите вперед. Ведите нас.
Они перекинули за спины карабины и, нехотя двигая ногами и переглядываясь, пошли к двери. Мы пропустили их вперед, и я сказал Блоху вполголоса:
- Эта теплая компания, кажется, собирается сдаться в плен. Им прямой расчет. Ведь все болгаре.
- Да, - ответил Блох, задул свечу, вытащил ее из горлышка бутылки и спрятал в карман.
Наступил мрак.
Мы вышли. Ночь стояла черная, как тушь. С большим трудом можно было отличить небо от крыш и деревьев.
- Они убьют нас, - прошептал Блох мне на ухо.
- Черт с ним! - сказал я, и мне показалось ужасно диким и чужим это 'черт с ним'. Страха не было. Была какая-то необъяснимая уверенность в себе.
На секунду все остановились и прислушались, и всем почудился отдаленный конский топот. Скользя, пошли вперед. Где-то далеко, может быть за восемь верст, залаяла собака. Румынские солдаты о чем-то горячо шептались. Блеснула слабая полоска света. Вероятно, из окна хаты.
- Здесь! - сказал толстый болгарин.
- Ладно, ладно! Идите все вперед!
Солдаты потолкались у заскрипевшей калитки и неохотно вошли в хату. Среди них начинался ропот и послышалась ругань.
- Блох, оставайтесь здесь, у калитки. В случае чего - крикнете. Если я крикну, бегите ко мне.
Я вошел в хату. У ярко пылавшего очага расположились шесть румынских солдат. Часть из них была без мундиров. Некоторые курили. Один из них, засучив рукава выше локтей, месил в корыте желтоватое душистое тесто. На самом жару, в углях, на сковородке шкварчало и дымилось сытым, вкусным запахом свиное сало.
Они, очевидно, и не думали уходить. Они разговаривали между собой по-болгарски. Все это было подозрительно. Солдаты, которые привели меня сюда, побросали карабины на пол и расселись вокруг огня. И вдруг я себе ясно представил, что, может быть, через десять минут здесь будут болгарские разъезды. Я вспомнил про солдата, бежавшего из болгарского плена с отрезанным ухом и простреленной лопаткой, - он пришел к нам на батарею истощенный и душевнобольной от пережитого. Какая-то торопливая, нервная энергия нахлынула на меня, и я стал кричать на румынских солдат. Мне казалось, что они меня по-русски не понимают, и я начал подбирать французские фразы, как будто это было бы понятнее:
- Je suis volonteur russe! C'est la meme chose que officier! Mordieu!* Сию минуту выходите все из хаты!
______________
* Я русский доброволец! Это все равно что офицер! Черт побери! (франц.)
Румыны нерешительно оглянулись и стали делать вид, что поднимаются с места. Я подвинулся ближе к двери. Солдат, который месил тесто, улыбнулся, показал на лоханку и причмокнул губами. Я вынул из кобуры револьвер и посмотрел на свет барабан, есть ли патроны. Румыны повскакали с мест и стали быстро собираться. Лица у них сделались злыми, и кое-кто стал открыто ругаться.
- Скорее, скорее! Черт возьми!
Один за одним они проходили мимо меня к двери и выходили в ночь. Секунды тянулись бесконечно. Каждая приближала опасность. Наконец, вышел последний, а за ним и я. После огня приходилось пробираться ощупью, одной рукой касаясь стены, а другой балансируя. Кое-где стали заметны пятна людей, деревьев, крыш. Вдруг возле самого моего уха кто-то сказал негромко, испуганно и напряженно:
- Кто идет?
Это был Блох. И по голосу его я понял, что он перечувствовал один в темноте, пока я выгонял из избы румын.
- Я. Где румыны?
- Здесь. Идем. Ничего не слышно?
- Ничего... Как будто... топот!
Мы затаили дыхание. Где-то очень далеко залаяла собака.
- Мне страшно, Валя, - сказал Блох, в первый раз назвав меня по имени.
- Эй, сюда, румыны! - закричал я и испугался собственного голоса.
Два силуэта приближались к нам.
- А где остальные?
Остальных не было. И было бы безумием их искать.
Мы пошли вчетвером посередине мокрого, скользкого шляха, торопясь и поминутно касаясь руками земли, и все время позади, далеко лаяли собаки, и нам казалось, что слышится конский топот. Мои глаза привыкли к темноте, но я все-таки с трудом различал неровности дороги. Вдруг слева, из кучи мокрых деревьев, в нас ударил яркий сноп света. Светилось окно в чьем-то доме, и даже была видна горевшая полным пламенем лампа, стоявшая на подоконнике. Посреди черного сада, окружающего дом, слабо тлели уголья гаснущего костра. Костер был похож на одинокого светляка, горящего мертвым, неподвижным огоньком в страшном дремучем лесу.
- Там кто-то есть, - сказал я. - Нужно пойти посмотреть.
- А они? - спросил Блох, показывая головой на болгар.
- А черт с ними! Пускай удирают, все равно ничего не выйдет.
Блох нашарил калитку, и мы пошли прямо на огонь. У костра не было ни души, но казалось, что здесь только что были люди. На подоконнике открытого окна рядом с лампой лежала женская шляпа с черной вуалью, как будто бы только что снятая и положенная здесь.
Мы взбежали по скрипучим деревянным ступеням на террасу и вошли в незапертые двери. Комната была пуста, но в ней чувствовался тот неуловимый запах, по которому безошибочно угадывается присутствие человека. По стенам висели фотографии каких-то мужчин и женщин, засиженные мухами, и
