обладаете острым умом, решительностью, отвагой, а более всего я ценю в вас талант выходить из огня, даже не опалив крылышек. Я сам человек везучий и умею распознавать тех, кого опекает сама судьба. Давайте проверим, чья удача крепче, ваша или моя?
Он вдруг вынул из кармана маленькую колоду карт и показал ее статскому советнику.
– Угадайте, какая карта сверху, черная или красная.
– Хорошо, только положите к-колоду на стол, – пожал плечами Эраст Петрович. – Доверчивость в этой игре однажды чуть не стоила мне жизни.
Князь ничуть не оскорбился, а наоборот, одобрительно рассмеялся.
– Правильно. Фортуна фортуной, но нельзя загонять ее в угол. Итак?
– Черная, – не задумываясь объявил Фандорин. Пожарский подумал и сказал:
– Согласен.
Верхняя карта оказалась семеркой пик.
– Следующая т-тоже черная.
– Согласен. Вышел валет треф.
– Опять черная, – терпеливо, словно играя с ребенком в скучную детскую игру, сказал Эраст Петрович.
– Маловероятно, чтоб три раза подряд… Нет, пожалуй, красная, – решил князь и открыл трефовую даму.
– Так я и подозревал, – вздохнул Глеб Георгиевич. – Вы истинный баловень судьбы. Мне было бы жаль лишиться такого союзника. Знаете, я ведь поначалу счел вас субъектом хоть и полезным, но опасным. А теперь я вас больше за опасного не держу. При всех блестящих качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете менять цвет и форму применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете нож в спину. Это искусство вы, конечно, уже не постигнете никогда, что меня вполне устраивает. Что же до гибкости, то тут я мог бы многому вас научить. Я предлагаю вам союз. Вместе мы сможем своротить горы. Речь пока не идет о какой-то определенной должности для вас, об этом мы еще договоримся. Мне нужно пока ваше принципиальное согласие.
Статский советник молчал, и Пожарский обезоруживающе улыбнулся:
– Хорошо, не будем спешить. Давайте пока просто сойдемся поближе. Я поучу вас гибкости, а вы меня – умению угадывать масть. Идет?
Фандорин немного подумал и кивнул.
– Отлично. Предлагаю перейти на „ты“, а вечером скрепим и брудершафтом, – просиял князь. – Так что? „Ты“ и „Эраст“?
– „Ты“ и „Глеб“, – согласился Эраст Петрович.
– Друзья зовут меня „Глебчик“, – улыбнулся новоиспеченный обер-полицеймейстер и протянул руку. – Что ж, Эраст, до вечера. Мне скоро уезжать по важному делу.
Фандорин поднялся и руку пожал, но уходить не спешил.
– А как же поиски Грина? Разве мы не будем ничего п-предпринимать? Кажется, ты, Глеб, – не без усилия выговорил статский советник непривычное обращение, – говорил, что мы будем „строить козни“?
– Об этом не беспокойся, – ответил Пожарский с улыбкой Василисы Премудрой, говорящей Ивану Царевичу, что утро вечера мудренее. – Встреча, на которую я спешу, поможет окончательно закрыть дело о БГ.
Сраженный этим последним ударом, Фандорин ничего больше не сказал, а лишь уныло кивнул на прощанье и вышел вон.
По лестнице он спустился все той же понурой походкой, медленно пересек вестибюль, накинул на плечи шубу и вышел на бульвар, меланхолично помахивая цилиндром.
Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена. Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же извозчика.
– Куда прикажете, ваше превосходительство? – молодцевато выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий орденский крест. – Доставим в наилучшем виде!
Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку – крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.
– И почем нынче такая упряжка?
„Ванька“ не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то.
– Почитай, сот в пять целковых, – похвастал он, конечно, малость приврав для солидности.
И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке.
– Этому алмазному брегету цена самое малое – т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.
Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.
– Да соображай живей, – прикрикнул сумасшедший генерал, – а то д-другого остановлю.
„Ванька“ схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась – повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.
– Стой! – крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. – Вернись!
Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся.
– М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, – промычал он с укоризной, что означало: „Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается“.
– Д-давай еще меняться, – предложил малахольный. – Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.
Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а „ваньке“ бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет:
– Всё, чтоб д-духу твоего здесь не было!
Ванька подобрал полы длинноватой ему шубы и припустил через бульвар, топоча латаными валенками, только цепь золотой ниткой болталась возле уха.
Фандорин же уселся в сани, почмокал лошади, чтоб не нервничала и стал ждать.
Минут через пять из двора обер-полицеймейстерского дома к подъезду подали крытый возок. Появился Пожарский с букетом чайных роз, нырнул в карету, и она тут же тронулась. Следом отъехали сани, в которых сидели двое господ – тех самых, Эрасту Петровичу уже знакомых.
Немножко выждав, статский советник залихватски свистнул, гикнул:
– Нно, ленивая! Вали!
И рыжуха тряхнула расчесанной гривой, звякнула бубенчиком, пошла в разбег.
Ехали, оказывается, к Николаевскому вокзалу.
Там Пожарский из кареты выскочил, букет расправил и легко, через ступеньку, взбежал по вокзальной лестнице. „Ангелы-хранители“ последовали за ним, держа обычную дистанцию.
Тогда мнимый извозчик вылез из саней. Как бы прогуливаясь, приблизился к возку, уронил рукавицу и нагнулся. Распрямился не сразу. Исподтишка поглядел вокруг и вдруг сильнейшим, но из-за молниеносности почти незаметным ударом кулака переломил крепление рессоры. Карета вздрогнула, чуть покосилась. Кучер обеспокоенно свесился с козел, но ничего подозрительного не увидел, потому что Фандорин уже распрямился и смотрел в другую сторону.
Потом, пока сидел в санях, несколько раз отказался от ездоков с питерского поезда, причем одно предложение было исключительно выгодным: до Сокольников за руль с четвертаком.
Пожарский вернулся не один, а с весьма миловидной молодой дамой. Она прятала лицо в розы и смеялась счастливым смехом. И князь был не таким, как обычно, – его лицо светилось беззаботностью и весельем.
Красотка обняла его свободной рукой за плечи и поцеловала в губы, да так страстно, что у Глеба
