– А в чем ваша забота? – Грин смотрел на нее тяжелым, недоумевающим взглядом. – Что в вашей жизни главное?
Тут уж удивилась она:
– Как что? Любовь, конечно. Важнее этого ничего нет. Вы, мужчины, уроды, потому что этого не понимаете.
– Из-за любви? – медленно выговорил самый опасный российский террорист. – Снегирь, Емеля, остальные? Из-за любви?
Жюли наморщила носик:
– А из-за чего же еще? Мой Глеб тоже урод, такой же, как ты, хоть играет не за разбойников, а за казаков. Что просил, то я и делала. Мы, женщины, если любим, то всем сердцем, и тогда уж ни на что не оглядываемся. Пускай хоть весь мир летит к черту.
– Сейчас проверю, – сказал вдруг Грин и снова вынул кинжал.
– Ты что?! – взвизгнула „сотрудница“, отскакивая. – Я же призналась! Что еще проверять?
– Кого вы больше любите, его или себя. Террорист шагнул к ней, а она попятилась к стене и вскинула руки.
– Сейчас вы протелефонируете своему покровителю и вызовете его сюда. Одного. Да или нет?
– Нет! – крикнула Жюли, скользя вдоль стены. – Ни за что!
Она достигла угла и вжалась в него спиной. Грин молча приблизился, держа кинжал наготове.
– Да, – произнесла она слабым голосом. – Да, да. Хорошо… Только убери это.
Обернувшись к сидящей женщине, которая все так же размеренно делала свою опасную работу, Грин приказал:
– Игла, справься, каков номер обер-полицеймейстерства.
Носительница странного прозвища – та самая связная, о которой рассказывал Рахмет-Гвидон, – отложила незаконченную бомбу и встала.
Эраст Петрович воспрял духом и приготовился действовать. Пусть Игла отойдет от смертоносного стола хотя бы на десять шагов. Тогда толкнуть дверь; в три, нет, в четыре прыжка преодолеть расстояние до Грина; оглушить его ударом ноги в затылок, а если успеет обернуться, то в подбородок; развернуться к Игле и отрезать ее от стола. Непросто, но выполнимо.
– Сорок четыре двадцать два, – всхлипнув, сказала Жюли. – Легкий номер, я запомнила.
Увы, Игла так и осталась возле своих бомб.
Телефонного аппарата Фандорину было не видно, но, очевидно, он находился здесь же, в комнате, потому что Грин, снова убрав кинжал, показал рукой куда-то в сторону:
– Вызывайте. Скажите, очень срочно. Выдадите – убью.
– „Убью, убью“, – усмехнулась Жюли. – Какой ты, Гринчик, скучный. Хоть бы вышел из себя, закричал, ногами затопал.
Какие быстрые переходы от страха и отчаянности к нахальству, подумал статский советник. Редкостная особа.
И оказалось, что он еще недооценил ее дерзость.
– Значит, меня ты называешь на „вы“, а ее на „ты“? – кивнула она на Иглу. – Так-так. Занятная у вас парочка. Посмотреть бы, как вы милуетесь. То-то, наверно, железка о железку лязгает. Любовь двух броненосцев.
Осведомленный о распущенности нравов, характерной для нигилистической среды, статский советник этому сообщению нисколько не удивился, но Игла вдруг пришла в необычайное возбуждение – хорошо хоть стояла, а не сидела над бомбами.
– Что вы знаете про любовь! – крикнула она звенящим голосом. – Один миг нашей любви стоит больше, чем все ваши амурные похождения вместе взятые!
Красотке, кажется, было что на это ответить, но Грин решительно взял ее за плечо и подтолкнул к невидимому аппарату.
– Ну!
Далее Жюли скрылась из поля зрения Фандорина, однако ее голос был отлично слышен.
– Центральная? Барышня, сорок четыре двадцать два, – сказал голос безо всякого выражения, а секунду спустя заговорил по-другому: напористо, властно. – Кто? Дежурный адъютант Келлер? Вот что, Келлер, мне немедленно нужен Глеб Георгиевич. Очень срочно… Жюли, этого довольно. Он поймет… Ах, так?…Да, непременно.
Звяканье трубки о рычаг.
– Еще не прибыл. Адъютант сказал, что ожидается не позднее, чем через четверть часа. Что делать?
– Через четверть часа позвоните еще, – сказал Грин.
Эраст Петрович беззвучно попятился от двери, потом обернулся и быстро покинул дом – тем же путем, каким вошел.
Рыжая стояла на том же месте, только доху с треухом кто-то успел прибрать – знать, плохо лежали.
Интересную картину могла наблюдать воскресная публика, гуляющая по Пречистенскому бульвару: мчались мимо извозчичьи сани, а в них стоял солидный господин, в мундире и при орденах, по-разбойничьи свистел и настегивал кнутом неказистую мохнатую лошадку.
Еле успел. Столкнулся с Пожарским в дверях обер-полицеймейстерства. Князь был возбужден и явно спешил, нежданной встрече не обрадовался. Бросил на ходу:
– После, Эраст, после. Ключевой момент настает! Однако статский советник ухватил высокое начальство железными пальцами за рукав и подтянул к себе.
– Для вас, господин Пожарский, ключевой момент уже настал. Пойдемте-ка в кабинет.
Поведение и тон произвели должное впечатление. Глеб Георгиевич взглянул на Фандорина с любопытством.
– Как, мы снова на „вы“? Эраст, судя по блеску в глазах, ты узнал что-то очень интересное. Хорошо, пойдем. Но не долее пяти минут. У меня неотложное дело.
Князь всем своим видом давал понять, что времени на долгие объяснения у него нет, сам не сел и Фандорину не предложил, хотя мебель в кабинете уже расчехлили. Эраст Петрович, впрочем, садиться и не собирался, ибо был настроен воинственно.
– Вы – провокатор, двойной агент, государственный преступник, – сказал он в холодном бешенстве, проскочив и „п“, и „д“, и „г“ без единой запинки. – Это не Диана, а вы сообщались с террористами из Боевой Группы посредством писем. Вы погубили Храпова, вы сообщили боевикам про Петросовские бани, и про сугроб нарочно сказали неправильно, хотели от меня избавиться. Вы предатель! Предъявить доказательства?
Глеб Георгиевич смотрел на статского советника все с тем же выражением любопытства, с ответом не торопился.
– Пожалуй, не нужно, – ответил он, подумав. – Верю, что доказательства у тебя есть, а времени на препирательства я не имею. Мне, конечно, очень интересно, как ты докопался, но это ты мне расскажешь как-нибудь после. Так и быть, продлеваю продолжительность нашей беседы с пяти минут до десяти, но больше не смогу. Так что переходи сразу к делу. Ладно, я провокатор, двойной агент и предатель. Я устроил убийство Храпова и целый ряд других замечательных штук вплоть до пары покушений на самого себя. Что дальше? Чего ты хочешь?
Эраст Петрович опешил, так как готовился к долгим и упорным запирательствам. И от этого вопрос, который он собирался задать в самую последнюю очередь, прозвучал жалковато, да еще и с заиканием:
– Но з-зачем? З-зачем вам понадобилась вся эта интрига?
Пожарский заговорил жестко, уверенно:
– Я – человек, который может спасти Россию. Потому что я умен, смел и лишен сантиментов. Мои враги многочисленны и сильны: с одной стороны, фанатики бунта, с другой – тупые и косные боровы в генеральских мундирах. Долгое время у меня не было ни связей, ни протекций. Я бы все равно выбился наверх, но слишком поздно, а время уходит, его у России осталось совсем мало. Вот почему я должен
