недостойным даже облаивания), совершенно не умеют переходить дорогу. Они ее перебегают, штурмуют, берут приступом — не в последнюю очередь благодаря своему преимущественно холерическому темпераменту.
— Представь, что ты стоишь на обочине дороги и тебе приспичило срочно перейти на другую сторону, — тестировал я его еще в первый день нашего знакомства. — Твои действия?
— Вперед! — И он живо изобразил прыжком свое предполагаемое поведение.
В конце концов, я сдался и признал, что потерпел поражение на этом фронте.
Наше появление на острове вызвало легкий шок у остальных водителей.
— Совсем спятил? — проорал какой-то краснорожий водила из окна своего новенького автомобиля, когда мы, вместо того чтобы свернуть влево, куда вела дорога и куда двигался весь транспортный поток, лихо помчались по прямой.
— Просто завидует, потому что у него нет времени, чтобы поехать туда, куда едем мы, — прокомментировал его поведение пес.
Выскочив из машины, он замер, осматриваясь, — ни дать ни взять Колумб, высадившийся на земли Нового Света.
— О-го-го! — воскликнул он.
Должно быть, такими же были первые слова Колумба, когда он ступил на берега обетованные.
Сначала Пучок припустил вдоль окружной дороги, опоясывающей остров, состязаясь в скорости с машинами. Временами мне начинало казаться, что я прогуливаюсь с расплывчатым пятном собачьей шерсти, все время стремительно уносящимся вдаль на такой скорости, что у него уже нельзя было различить ни ног, ни головы, ни чего-либо другого.
— Заехал на остров, выехал с острова, снова заехал, снова выехал, — комментировал пес перемещение автомобилей.
Итак, мне предстоял непростой разговор. Но как к нему приступить, с какого бока зайти. Как донести до пса, что его ожидает в будущем? В кармане у меня на этот случай была припасена книжка, которую я штудировал накануне предстоящей разлуки: «
Моя ситуация напоминала скорее не развод или уход из семьи, а лишение родительских прав, когда твоего ребенка забирает социальная служба, подозревая, что ты его пичкаешь наркотиками.
Я воображал себе сцену разлуки где-нибудь на пустынном пляже, при заходе солнца, под вечный ритм холодного океана, смеющегося над нашими преходящими несчастьями, песьими и человеческими. Или на пустыре, на заброшенной автостоянке, где обычно гангстеры расправляются со своими жертвами.
Я бросал палку, которую пес как-то затащил в машину и оставил на заднем сиденье. Пес гнался за ней, ловил, грыз и затем отдавал мне.
Неторопливо обходя остров, я приметил полицейскую машину, возле которой стоял коп и подавал мне знаки. Я понятия не имел, что ему от меня надо. Интересно, подумалось мне в этот момент, а ведь глухонемые люди могут прочесть в наших случайных жестах какое-нибудь оскорбление. Когда кто-то размахивает руками, знает ли он, какие слова «употребляет» при этом на языке глухонемых? И возможно, с точки зрения глухонемого, его уже можно штрафовать за нарушение общественного порядка. А может, таким образом рождается поэзия глухонемых.
Вдруг этот полицейский сейчас сигналит: «Подобно тому, как волны лижут гальку на берегу, так наши минуты мчатся неуловимо к своему концу».
Тут я засомневался: это больше похоже на полицейских севера Англии.
Пес вернулся с палкой, и я забросил ее снова, когда патрульная машина, сверкая мигалкой, устремилась на островок.
— Что вы здесь делаете? — спросил полисмен, направляясь ко мне покровительственной походкой. «Ну, ты, маппет, ты меня беспокоишь», — было написано у него на лице.
— Натаскиваю собаку.
Он кивнул, словно бы другого ответа и не ожидал. Пес вернулся с палкой.
— Он не выскочит на дорогу?
— Нет, что вы, он дрессированный.
Полисмен кивнул снова. Вставшая на дороге патрульная машина создавала сейчас больше помех движению, чем мы с Пучком.
— Вы не можете этим здесь заниматься, но… — Тут мы встретились глазами. — Знаете, — сказал он, — я пришел в полицию, чтобы ловить преступников. — Он убрал свой планшет со штрафными квитанциями. — И у меня есть другие дела, так что постарайтесь не задерживаться здесь.
С этими словами он удалился к своей машине, сел в нее и уехал.
Достав таблетки из кармана, я уставился на этикетку. Определенно, заключил я, это была галлюцинация. Та самая, из визуального ряда, что борется со слуховыми.
Пес грыз палку.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Что?
— Каждый раз, возвращаясь с палкой, ты ее грызешь.
— Я наказываю ее за то, что сбежала из твоей руки, — сказал он.
Я рассмеялся.
— Но она не сбегает, это же я бросаю ее.
Пес посмотрел на меня, взгляд его вдруг похолодел.
— Ты думаешь, мир вращается вокруг тебя, не так ли?
— Ты вращаешься, — ответил я, — во всяком случае, на этом островке.
И тогда я понял, что он все знает. Угадал на своем интуитивно-собачьем уровне, что его ждет, прочел, что я собираюсь ему сказать.
— Да, у меня есть приятные новости, — начал я.
Пучок подозрительно прищурился.
— Что-то мне сдается, что это не приятные новости. — Тут его охватила дрожь. — Это не просто плохие новости, это новости — хуже некуда, новости-хреновости. Ты что, решил меня бросить? Прямо здесь на острове, на произвол судьбы!
— Нет, — перебил я его. — Никто тебя не бросает.
— Бросает, — надрывался пес. — Я уже опытный, что, меня не бросали, что ли? Именно так и случилось в прошлый раз. К этому все и шло. Ты собрался уходить. Ты собираешься сделать что-то ужасное, что-нибудь вроде того, чтобы оставить меня у Люси.
Я стоял как громом пораженный. Пес всегда радовался любой возможности побыть у Люси, поваляться кверху брюхом, пока тебя пичкают вяленым мясом, точно римского императора гроздьями винограда.
— Но я всегда считал, что Люси тебе нравится. Люси — это же стейк, курятина, сосиски, — принялся перечислять я. Я ничего не придумывал, просто напоминал ему, что он говорил мне всегда по дороге в гости.
— Она мне нравится, но она же — не ты, — заклинал он, тычась головой мне в колено. — Я хочу остаться с тобой. Ты мне нравишься больше, чем стейк и курятина. — При этих словах он невольно облизнулся, поскольку одно упоминание о мясе вызывало у него обильное слюноотделение.
Я присел перед ним на корточки, почесал ему горло так, как он любил, — проверенным и одобренным им способом.
— И я хочу, чтобы ты оставался со мной, — сказал я, — но не могу. Это…
Я не мог произнести этого, но пес мог.
— Это Линдси, не правда ли? Она не хочет, чтобы я жил с вами.
Разве можно обманывать собаку. Можно, конечно, но не имеет смысла.
— Да, это Линдси. — Я собирался сказать, что виноваты во всем были не я и не Линдси, а правила проживания, принятые в Чартерстауне, но мы прекрасно знали оба, в чем тут дело. Что это неправда.
