— А ты там бывал ли?
— Сколько раз, — ответил Володя и начал рассказывать о всех чудесных и красивых вещах, которые он видел в комнате с плотно закрытыми ставнями.
Девочка слушала его не перебивая. Очевидно, она не совсем поверила Володе, потому что спросила:
— А отчего же тебе вина нельзя?
— Хочешь скажу. Только ты самое честное дай, что будешь молчать.
— Вот тебе крест, — сказала Тая и даже перекрестилась.
— Зачем ты? — опешил Володя.
— Это я так, — смутилась Тая, — по привычке. Ну, рассказывай.
— На Луну хочу полететь.
Тая так широко открыла глаза, что они стали совершенно круглыми.
— Ох, тошно мне! — засмеялась она.
А Володя продолжал:
— Знаешь, какое здоровье надо иметь? Стальное!
— Ох, тошно мне, — повторила Тая, продолжая посмеиваться. — Все мальчишки собираются на Луну.
— Ну уж и все… — обиделся Володя.
— Все, все. В школе, где я училась, мальчишки даже испытания делали. Кто выше всех спрыгнет. Один даже ногу сломал. Умора. Его в больницу положили.
Она еще что-то болтала, но Володя не слушал. Подумать только, где-то в деревенской школе тоже собираются летать. Этак, пожалуй, столько желающих наберется, что на всех ракет не хватит. Определенно не хватит. Этот вопрос надо обдумать. Скорей бы уж Венка из своего лагеря вернулся.
Володя открыл окно и выпрыгнул во двор.
Со стороны навеса слышались голоса. Володя прислушался. Говорил дядя. Он стоял на коленях перед кроличьей клеткой, прислонившись лбом к проволочной сетке. Можно было подумать, что он разговаривал с кроликами.
— Ты мастеровой человек, тебе это никак не понятно. А я мужик. Я хозяйством заражен. В метеесе кладовщиком состоял. У меня и профсоюзный билет есть. Направление жизни нам понятно. Свиней я держал, пока можно было. Золотое дело. Каждая свинка — чистая копилка. Дай сюда! Он звонко похлопал себя по карману…
В темноте вспыхивал огонек папиросы и хрипел голос Капитона:
— С кроликами этак не разлетишься, не тот товар…
— Кролики, — бубнил дядя, — это не калым, это, как бы тебе объяснить, для скуки. Для души. Не могу я без живности существовать. Хряпку им готовить, кормить. Жуйте, милые, хряпайте, нагуливайте граммы, эх вы, братья-кролики, эх вы, толстозадые. А потом: хрк! — дядя оттопырил большой палец и ткнул им себя в горло. — Шкурку долой и на рынок.
— С кроликов, говорю, не разживешься.
— Так ведь не для денег — для души. Мне живность возращивать по душе. Кроликов запретят, тараканов разводить стану или еще что-нибудь…
— Нежная у тебя какая душа.
— Душа у меня каменная.
— А карман?
— Ты карман мой не щупай. У меня в кармане кулак, а в кулаке деньги. Вот так. Отнять возможно вместе с кулаком. Вот какое дело, братцы-кролики.
Капитон поплевал на папиросу и, поднимаясь, неопределенно спросил:
— А сестрица двоюродная как?
— Она — хозяйка… — так же неопределенно ответил дядя.
Капитон посоветовал:
— Ты гляди да поглядывай. Она идейная. Шибко-то развернуться не даст.
Дядя тоже поднялся во весь свой длинный рост и где-то под самой крышей загудел:
— Ничего это… Не страшно. Пущай она нас перевоспитывает, стремится. Наживать деньги никому не запрещено.
— У нас с тобой дело пойдет, — пообещал Капитон, — познакомлю я тебя с одним человечком…
Володе еще хотелось послушать, очень уж смешно сказал дядя про тараканов, но мама крикнула из окна, что пора спать.
Пробегая через темный коридор, он задержался около кухонной двери. Александра Яновна сидела у стола и, прикрывая белыми веками глаза, спрашивала:
— Хозяйка-то, сестрица моя, видать, гордая: посидела с нами мало, про все дела повыспросила и все вроде с осуждением.
Поправляя смятый бант на плече, Васькина мачеха лениво жевала тусклые слова:
— Да нет, она ничего…
— В одиночестве живет?
— Да кто ее знает. На дом не водит.
— Смотри-ка, — осуждающе вздыхает Александра Яновна. — Женщина молодая, из себя красивая, получает, наверное, подходяще. А замуж не вышла. Вот она, гордость-то. Я — дура, баба, вовсе неученая, за всю жизнь ни одной задачки не решила, а у меня — муж!
Она вздохнула и снова, зашелестела:
— Мы, значит, с тобой завтра и сходим. Давно я в церкву не хаживала.
Васькина мачеха пухлой рукой все еще расправляла бант на плече и скучно говорила:
— Ох, надо бы сходить, да все недосуг. Да и дорога туда далека, и все в гору, все в гору…
Из двери выскочила Тая.
— Ты зачем подслушиваешь?
Дернув ее за косичку, Володя убежал домой.
Мама стояла посреди комнаты, в своем нарядном платье. Прижав обе ладони к щекам, она словно поддерживала свое лицо, как будто боялась, что оно упадет.
— Ноги вымыл? Ну, тогда ложись, — усталым и каким-то пустым голосом сказала она.
Володя понял, что маме не по себе, и подумал, что, наверно, она недовольна его поведением. Причин для этого всегда достаточно. А, кроме того, он так и не попросил прощения у Капитона. И пока он раздевался и укладывался в постель, она все стояла и держала в ладонях свое лицо, и красиво причесанные волосы блестели, как золотые.
Глядя на нее, Володя подумал, что маме, наверное, не понравились дядя и его жена. За весь вечер, что она пробыла у них в гостях, она ни разу не засмеялась. Должно быть, нехорошие они люди. Маму они все-таки побаиваются. Хорошо это или плохо? Наверное, нехорошо. Ведь она мечтала подружиться с ними.
А Тайка — задира, да еще верующая. Скажи в школе — засмеют. Нет, не станет он с ней водиться. Он тоже одинок, как и мама. И тоже его надежды не оправдались. Пускай она не думает, что только одной ей скучно. Ему тоже.
И, чтобы маме легче было пережить разочарование, он сказал:
— Я с этой девочкой дружить не буду. Она, знаешь что: в бога верит…
Но маму это сообщение почему-то не ободрило. Она сказала равнодушно:
— А ты давай-ка спи…
Тогда, чтобы ободрить ее, он пошел на последнюю, отчаянную жертву:
— Ну, ладно. Я уж, если ты хочешь, извинюсь перед ним.
— Спи, спи, — сказала мама, и вдруг уродила руки и вскинула голову. — А ты сам разве не чувствуешь своей вины?
Володя вспомнил потное, жирное лицо Капитона, его хриплый смех и вздохнул. Нет, вины никакой перед ним он не чувствовал. Но сказать нельзя. Мама _и так обижена.
