все очень понравилось: и ковер на полу, и всевозможные игрушки, а главное, старая милицейская палочка.
Как уже было сказано, человек он был жизнерадостный, считавший, что все на свете принадлежит ему. Дома это его мнение не всегда встречало поддержку, а вот здесь захотел палочку — дали, потребовал милицейскую фуражку — где-то нашлась старая — дали. Вот это жизнь!
В следующий раз, когда Павлик с бабушкой очутился около кино, он долго не раздумывал. По нахоженной дорожке добежал до постового милиционера, и тот, признав знакомого нарушителя порядка, отнес его в детскую комнату.
А потом, не обнаружив постового на его постоянном месте, Павлик не растерялся, сам прямым ходом направился в отделение. Бабушка стояла за углом и наблюдала, чтобы внук не сбился с дороги. Когда он добрался до знакомой двери, она спокойно направилась в кино. Так у них и пошло: внук — в милицию, а бабушка в кино или еще куда-нибудь по своим делам.
Однажды, когда она явилась за внуком, ее проводили к самому начальнику.
— Плохо наблюдаете за внуком, гражданка, — с официальной строгостью сказал он. — Который раз он у вас теряется.
— Ох, и не говорите!.. Только отвернусь, а его уже и нет.
— А вы не отворачивайтесь.
По бабушкиному румяному лицу пробежали многочисленные лучики морщинок, таких улыбчатых и светлых, словно весенние ручейки. Она вдруг сделалась до того похожей на своего внука, что суровый начальник не выдержал. Он засмеялся и сказал вовсе уж неофициально:
— Да ну вас…
— …Вот так я сюда хожу и хожу. А бабушка все говорит: «Ну, я теперь за Павлика спокойна». А когда ты вошел, я подумал, медведь, а это у тебя шуба такая лохматая, как собака…
И хотя Васька, занятый своими невеселыми мыслями, ничего не ответил, Павлик все продолжал что-то болтать и заливаться своим теплым, домашним смехом.
А тут и бабушка явилась. Сразу было видно, что пришла Павлушкина бабушка, — она была такая же маленькая и очень разговорчивая.
— Что это ты, такой большой и потерялся? — спросила она у Васьки.
— Он по делу, — пояснил черноусый дежурный, стоя в дверях.
— Смотри-ка, такой маленький и уж по делу? — опять удивилась она, разглядывая Ваську своими веселыми глазками. — А родители у тебя есть?
— Есть, — горько вздохнул Васька.
— В какой школе учишься?
Все разузнав и про школу, и в каком Васька классе, она спросила:
— Как звать учительницу?
— Да зачем вам все это? — не выдержав допроса, воскликнул Васька.
Но бабушка строго на него глянула и сказала:
— Да, пожалуй, и не говори. Я и сама все знаю: Мария Николаевна у вас учительница.
— Хочу к маме! — заявил Павлик.
И, собирая внука, она не переставала говорить:
— Да ты хоть минутку постой! Только отвернешься, а его уж и след простыл. Детскую комнату, спасибо, при кино открыли, так он и оттуда убегает. Прямо беда. Пока сеанс высидишь, ну вся как есть переволнуешься.
— Плохо у вас, видать, получается, — не без ехидства посочувствовал черноусый дежурный.
— Это у вас в милиции плохо получается! — накинулась на него бабушка. — Ишь ты, какой усатый. Сами ребенка привадили, сами и отваживайте. А у меня так очень прекрасно все получается… Ну, всего вам хорошего… Павлик, дай дяде ручку.
Но Павлик, глядя на дежурного блестящими глазами, взял под козырек.
— Ого, службу знает! — засмеялся черноусый и тоже взял под козырек.
ВАСЬКА ПРИЗНАЛСЯ
Ушла бабушка и увела своего веселого внука; а Васька остался дожидаться неизвестно чего; а они сейчас идут себе по улицам, торопятся; а дома Павлушка, может быть, расскажет, какую он видел мохнатую куртку, похожую на медведя.
Расскажет и заливисто рассмеется — чего ему, любимому, согретому, накормленному. Ему хорошо. Вон, даже милиционеры играют с ним. Милиционеры! О родителях уж и говорить нечего.
А Ваську кто любит? Кому он дорог? Вот сидит, дожидается какого-то поворота своей мачехи- жизни.
Васька взял полосатую милицейскую палочку, и ему показалось, что она еще немножко теплая от пухлых ладоней Павлика. Это ребячье, домашнее тепло окончательно добило Ваську. Вдруг вспомнилось все, что пришлось пережить за последние дни, когда он только что, еще несмело, начал понимать, что он не последний в школе человек. Какое богатство держал в руках! И все сгорело сразу, в одну минуту.
Черноусый объяснил: «Этот по делу». Вот и все, что осталось. Дело. Васька — вор! Ох, и тяжело же бывает человеку в детской комнате, среди игрушек, за решеткой.
А Павлушке и милицейская палочка — игрушка, и милиционеры — добрые друзья. Хорошо жить на свете честному человеку!
До того Васька задумался-загоревал, что не заметил Василия Андреевича.
— Отогрелся? — спросил он.
— Ага… — Васька судорожно глотнул воздух и опустил голову, чтобы скрыть непрошеную слезу.
Но Василий Андреевич и сам не захотел замечать Васькиной слабинки, он даже отвернулся, чтобы подобрать разбросанные Павликом игрушки. Будто у старшего лейтенанта только и забот, что подбирать игрушки.
А Ваське нечем даже слезы утереть, они капают, себе да капают прямо на ковер. Пошарил по карманам, нашел варежки, которые Володя сунул ему в последнюю минуту, и еще больше расстроился. И на слезы обозлился.
— Совсем отогрелся? — спросил, наконец, Василий Андреевич.
— Со-совсем, — озлобился Васька, не в силах справиться с противной дрожью во всем теле.
— Да ты что же это?
— Не видите разве.
— Все я, брат, вижу.
— Ну и нечего тут.
— Я тебя, тезка, понимаю, ты не думай.
— А чего мне думать-то.
— Думать всегда не мешает.
— Вам хорошо, вы за решеткой не сидели.
— А ты сидел?
— А я сижу.
— Это еще не та решетка, за которой сидят. Это, учти, детская комната.
— А решетка?
— Решетка нам по наследству досталась. Придет время — снимем.
Засовывая варежки в карман, Васька спросил:
— В колонии тоже, скажете, решеток нет?
— В какой колонии?
— Будто не знаете.
— Я-то знаю, а тебе зачем знать?
— Куда же меня теперь?
