Визитеров у меня в хосписе хватало, могу вас заверить. Мы ведь такой вид благотворительности, что добровольцы всегда найдутся. Секс и смерть — это людей здорово заводит. Между прочим, мы с Джеймсом не были любовниками. Он влюблен в эту вялую, консервативную женщину — Франсес Певерелл. Джеймс просто удручающе гетеросексуален. Так что вам нечего бояться пожимать ему руку или даже пойти на более интимный контакт, если захочется попытать счастья.
В разговор вступил Дэниел:
— Он приехал домой в шесть тридцать. А потом он куда-нибудь выходил?
— Насколько я знаю — нет. Он отправился наверх спать примерно в одиннадцать и был дома, когда я просыпался в три тридцать, в четыре пятнадцать и в пять сорок пять. Я очень тщательно замечал время. О-о, а еще он помогал мне со всякими неприятными делами где-то около семи часов утра. Он, разумеется, не успел бы в промежутках смотаться в Инносент-Хаус и убрать Жерара Этьенна. Но я, пожалуй, должен предупредить вас, что на меня нельзя особенно полагаться. Я бы в любом случае говорил именно так. Не в моих интересах, чтобы Джеймса взяли и отвезли в тюрьму, верно ведь?
— Но ведь и не в ваших интересах оказаться соучастником убийства? — спросил Дэниел.
— Это меня не беспокоит. Если возьмете Джеймса, можете взять и меня. Я причиню гораздо больше неудобства системе уголовного правосудия, чем вы — мне. В этом — колоссальное преимущество умирания. Не очень много можно сказать в его пользу, но оно уводит нас из-под власти полиции. И все же я должен постараться быть полезным, не правда ли? У нас есть одно свидетельство в подтверждение. Ты звонил и разговаривал с Джеймсом в семь тридцать, правда, Рэй?
Рэй тем временем взял вторую колоду карт и очень умело ее тасовал.
— Ага, верно, в семь тридцать, — подтвердил он. — Я звонил справиться. Он тогда тут был.
— Ну вот, видите? Правда, как умно, что я вспомнил?
Поддавшись порыву, Кейт спросила:
— Скажите, ведь вы… Ну конечно же! Вы ведь тот самый Руперт Фарлоу, который написал «Фруктовую тюрьму»?
— А вы что, читали?
— Мне один приятель подарил на прошлое Рождество. Ему удалось ее найти в твердой обложке. За ней вроде бы даже гонялись. Он мне сказал, что первое издание уже распродано и книгу не переиздают.
— Подумать только — начитанный коп! А я полагал, такие только в детективных романах бывают. Вам понравилось?
— Да. Мне понравилось. — Помолчав, она добавила: — Книга показалась мне просто замечательной.
Он приподнял голову и взглянул на Кейт. Голос у него вдруг изменился, и он сказал так тихо, что она едва расслышала его слова:
— Я и сам был ею очень доволен.
Глядя ему в глаза, она в ужасе заметила, что в них блестят слезы. Иссохшее тело дрожало в своем алом саване, и Кейт пришлось сделать почти физическое усилие, чтобы побороть порыв тотчас же броситься к нему и обнять. Она отвела глаза и сказала, стараясь, чтобы ее голос звучал нормально:
— Мы не станем больше вас утомлять, но может случиться, что мы снова зайдем к вам, чтобы вы подписали свои показания.
— Я буду дома. А если не буду, то получить мои показания вам уже не удастся. Рэй вас проводит.
Втроем они спустились по лестнице в полном молчании. У двери Дэниел обернулся и сказал:
— Мистер Де Уитт говорил нам, что в четверг вечером никто сюда не звонил. Так что один из вас либо солгал, либо ошибся. Кто — вы?
Юноша пожал плечами:
— Ладно, может, я и ошибся. Подумаешь, большое дело! Это могло быть в какой-нибудь другой вечер.
— Или ни в какой вечер. Опасно лгать, когда расследуется убийство. Опасно и для вас, и для невиновных. Если вы имеете хоть какое-то влияние на мистера Фарлоу, скажите ему: раз он хочет помочь своему другу, самое лучшее для него — говорить правду.
Рэй уже взялся рукой за дверь.
— Не вешайте мне лапшу на уши, — сказал он. — С какой стати? Полицейские вечно твердят — вы поможете себе и невиновным, если будете говорить правду. Говорить правду легавым — на руку только легавым. И не пытайтесь нам вбить в голову, что это в наших интересах. А захотите еще прийти, так лучше сначала позвоните. Он слишком слаб, чтобы к нему приставали.
Дэниел открыл было рот, но сдержался и ничего не сказал. Дверь за ними резко захлопнулась. Они молча вышли на Хилл-Гейт-стрит. Немного погодя Кейт произнесла:
— Напрасно я сказала ему про книгу.
— Почему — напрасно? Что тут плохого? То есть если вы говорили честно?
— Плохое тут как раз то, что я говорила честно. Я его расстроила. — Помолчав, она спросила: — Как вы думаете, чего стоит такое алиби?
— Не больно много. Но если он решил его держаться, а я догадываюсь, что так оно и есть, нам грозит куча неприятностей, даже если мы много чего другого накопаем про Де Уитта.
— Не обязательно. Все зависит от убедительности других улик. И если мы находим это алиби неубедительным, то и присяжные увидят то же самое.
— Ну да, если только этот парень когда-нибудь предстанет перед присяжными.
— Впрочем, — сказала Кейт, — есть одна зацепка. Может, просто случайность, только я подумала… Этот его дружок — Рэй — явно лгал. Но откуда сам Фарлоу знает, что алиби нужно примерно на семь тридцать? Или это просто удачная догадка?
38
Сообщение Дэлглишу о том, что он согласен встретиться с ним, Жан-Филипп Этьенн передал с Клаудией. Встречу он назначил на 10.30. Это означало, что надо отправиться в путь довольно рано, чтобы ехать спокойно. Время встречи удивило Дэлглиша — ведь назначивший его человек имел в своем распоряжении весь день целиком: по-видимому, здесь была какая-то особая цель. Не в том ли дело, раздумывал Дэлглиш, что, даже если беседа затянется дольше, чем ожидалось, Этьенн не будет обязан пригласить его остаться на ленч? Это устраивало и его самого. Поесть в полном одиночестве, в незнакомом месте, где его никто не знает, не может узнать в лицо, даже если еда окажется не вполне по вкусу; поесть в таком месте, где он может быть уверен, что никто на свете не знает, где он работает, где его не достанет ни один телефонный звонок, — редкое удовольствие, и он собирался после интервью насладиться им сполна. В четыре часа у него назначено совещание в Скотланд-Ярде, а затем он прямиком отправится в Уоппинг — выслушать, что доложит ему Кейт. У него не останется времени на прогулку и на осмотр, по всей видимости, интересного храма, но в конце концов надо же человеку поесть!
Когда он отправился в путь, было еще темно и, светлея, ночь сменялась сухим, но бессолнечным утром. Однако как только он стряхнул с себя последние восточные предместья Лондона и его окружили приглушенные краски сельских пейзажей Эссекса, серый полог над ним сменился перламутровой дымкой, обещавшей, что солнце, возможно, все-таки проглянет. За низко подстриженной живой изгородью, время от времени пронзаемой одинокими, встрепанными ветром деревьями, простирались к далекому горизонту вспаханные осенние поля с кое-где проклюнувшимися зелеными ростками озимой пшеницы. Под широким небом восточной Англии Адама охватило чувство освобожденности, словно тяжесть давнего, привычного бремени на какое-то время спала с его плеч.
Дэлглиш задумался о человеке, с которым должен был встретиться. Он ехал в Отона-Хаус, не слишком многого ожидая от этой встречи, но тем не менее подготовившись к ней. Для детального исследования биографии Этьенна времени у него не было. Он провел минут сорок в Лондонской библиотеке и поговорил по телефону с бывшим участником Сопротивления, живущим теперь в Париже, чью фамилию
