Социальное прогнозирование

высокой данью, составляю­щей от десятой доли до четверти, трети и более прибыли. Дело в том, что в СССР почти полностью отсутствовал опыт борьбы с рэкетом: у директора государственного предприятия было бесполезно пы­таться вымогать что?то существенное – все деньги проходили че­ред бухгалтерию, и грабили в основном инкассаторов. Теперь у пред­принимателя, при удаче, можно безнаказанно выпотрошить милли­оны: пока вмешается милиция, могут убить или сжечь предприятие (что часто и происходит), а милиция к тому же может оказаться коррумпированной (что тоже не редкость). В результате почти все частные предприятия страны – от любой из тысяч мелких московс­ких лавочек до крупнейших фирм – прочно завязли в паутине рэкета.

Рэкет настолько безнаказан, что рэкетиры почти легально соби­раются на свои конференции в ресторанах, устраивают постоянные кровавые «разборки» – передел «сфер влияния» в городах, а также пышные похороны умерших или погибших «крестных отцов». Го­сударство проявляет позорное бессилие, и нам еще предстоит гово­рить об этом детальнее в лекции о мафизации общества. Но именно безнаказанность мафии быстро близит день развязки. Начались ла­винообразно растущие «заказные убийства» предпринимателей, вообще каждого, кто осмеливается стать на пути рэкета. Мафия явно рвется к контролю над государственными структурами. И в самые ближайшие годы грядет генеральное сражение: либо Россия и дру­гие республики бывшего СССР превратятся в гигантскую Колум­бию под властью медельянского картеля (и тогда конец массовому частному предпринимательству) – либо государство перейдет в контрнаступление и принудит рэкет к обороне (чего пока не просматривается).

Четвертое препятствие – почти полное отсутствие инфраструктуры защиты от хищничества чиновников, так сказать, рэкета со сто­роны власть имущих. Как и во всех или почти во всех странах Азии, в России, как и в остальных 14 республиках бывшего СССР, невоз­можно шагу ступить, чтобы какой?нибудь султан, шах, хан во вполне европейском костюме не потребовал от тебя взятку – начиная с последнего швейцара и кончая высшими сановниками (или их же­нами, сыновьями, племянниками, внуками и пр.).

А уж истребовать взятку с предпринимателя может только очень ленивый: с него постоянно требуется разрешение на то, другое, пя­тое, десятое – а где и когда в России чиновник давал разрешение без взятки? Желающие могут убедиться в этом сами, даже не покидая пределов своей страны: достаточно обратиться с любой просьбой в любую российскую (украинскую, латвийскую и т.д.) инстанцию.

Американский предприниматель при конфликтной ситуации имеет возможность снять трубку и обратиться к своему адвокату. В России адвокатов в десятки раз меньше, законов на этот счет – никаких вообще, любой адвокат полностью бессилен перед самым последним чиновником. Поэтому остается платить чиновному рэкети­ру. И чем больше плата – тем медленнее идет процесс становления массового предпринимательства.

Наконец, первое посттоталитарное российское правительство (и не только оно в бывшем СССР) словно с ума сошло. Стремясь лю­бой ценой пополнить государственный бюджет, оно раскрутило на­ логовый пресс на предпринимателя до – вы не поверите! – 90% его прибыли. Вновь и вновь прошу представить себе американского предпринимателя, которому только что пришлось отдать из каждой тысячи долларов чистой прибыли двести?триста долларов уголов­ному рэкетиру, двести?триста долларов – чиновному рэкетиру, а тут еще налоговая инспекция требует с него якобы «оставшиеся» (?!) девятьсот. Как тут работать? Как решиться завести собственное предприятие? Не проще ли заняться перепродажей краденого или скупленного в государственных магазинах (за взятку)? Прибыли баснословные, а налоговая инспекция не подступится, поскольку биз­нес целиком относится к сфере «теневой» экономики. Многие из моих знакомых бизнесменов именно так и поступили. И процвета­ют. Но чем больше они процветают – тем дальше путь к нормализа­ции экономики, к ее стабилизации и подъему.

В принципе в обществе, где не только нет кризиса перепроизвод­ства, но тотальный дефицит всего и вся в рамках платежеспособного спроса, быть не может никакой безработицы. По подсчетам эконо­мистов, одна только сфера частного предпринимательства могла бы поглотить до половины потенциальных безработных (14—15 млн. из 27– 29 млн. в России). Прибавьте сюда массовую переподготовку кадров на незаполненные вакансии – так и не развернутую до сих пор. Прибавьте сюда необходимость для матерей с малолетними детьми оставаться дома, пока дети не пойдут в колледж. В США и других развитых странах дома остается (в постоянной ротации) до трети и больше работоспособных женщин. В России нужда выгоня­ет на работу намного больше 90% женщин с малолетними детьми, которые оказываются в буквальном смысле брошенными на произ­вол судьбы. Нормализуйте положение, и вы получите дополнитель­но несколько миллионов освободившихся рабочих мест. Но в прави­тельстве России – нам еще предстоит специально говорить об этом – не доросли до понимания серьезности проблемы. Что говорить о руководителях предприятий? Наконец, в России поистине безбреж­ное поле для общественных работ на добрый десяток миллионов человек: миллионы километров непроложенных и неблагоустроен­ных дорог, мусору на улицах – как после землетрясения, десяток районов экологического бедствия размером со средний штат США каждый.

Словом, при окончательном переходе от социальной патологии к норме работа может найтись для каждого потенциально безработ­ного. И еще найдется место для нескольких миллионов высокооплачиваемых иностранных специалистов, не исключая и американских. Но для этого нужно окончательно распроститься с наследием «ка­зарменного социализма» – социальной патологией. А это невоз­можно сделать при существующей социально?политической над­стройке, порожденной тоталитаризмом и сохраняющей все его черты. Обратимся к этой стороне дела.

Лекция 15

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ПОЛИТИКИ. ОЖИДАЕМЫЕ И ЖЕЛАЕМЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ ОБЩЕСТВА, В СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И СОЦИАЛЬНОМ УПРАВЛЕНИИ

Вспоминается забавная юмореска давних лет. Два итальянца спо­рят, на ком держится Италия. Исключим женщин, говорят они, с ними только скандалы. То же самое с чиновниками и военными – какая от них польза? Рабочим только бы бастовать. Крестьяне вооб­ще не нужны, потому что едим и пьем все импортное. Остаемся лишь ты и я. Но все знают, что ты – бездельник. Вот и выходит, что вся Италия держится только на мне.

Этот интересный вывод приходит в голову, когда задумываешь­ся, на ком держится Россия. С той разницей, что тут трудно опреде­лить, кто есть кто в этой стране. Сотни людей из многих тысяч препо­ дававших в университетах марксизм?ленинизм десятилетиями не­плохо зарабатывали как специалисты по социальной структуре со­ветского общества. К каким выводам они пришли?

В основе лежала догма, будто советское общество состоит из рабочего класса, колхозного крестьянства и народной интеллиген­ции. Рабочие – это хорошо, и чем их больше – тем лучше. Кресть­яне – это плохо, это всего лишь переходный этап от мелкой буржу­азии к пролетариату. Ну а об интеллигенции часто упоминали с эпи­тетом «гнилая». Предполагалось, что при коммунизме интеллиген­тами станут все рабочие, и интеллигенция, как особая социальная груп­па, исчезнет.

Любопытно, что проповедовали такую чепуху профессора, ис­кренне считавшие себя интеллигентами. Но они ошибались и в этом. Правда, при таком подходе возникали определенные трудности. Например, во многих случаях оставалось неясным, кого относить к уважаемым рабочим, а кого – к гораздо менее уважаемым интел­лигентам. И принимались соломоновы решения: продавец – рабо­чий, старший продавец, который тоже стоит за прилавком, но отве­чает за других продавцов отдела в магазине, – служащий, т.е. интел­лигент, даже если неграмотен; рабочий с университетским образо­ванием (таких в погоне за более высокой зарплатой к 1985 г. набра­лось миллионы) получил название «рабочий?интеллигент», а рабо­чий или крестьянин вообще без всякого образования, исполнявший обязанности главы государства (например, Калинин или Хрущев) опять?таки автоматически становился служащим?интеллигентом.

Точно так же одни крестьяне именовались «колхозниками», а другие, примерно в таком же количестве, – «рабочими» (совхо­зов). Считалось, что это – два совершенно разных класса общества, хотя разница заключалась лишь в том, что одни (колхозники) обяза­ны были принудительно работать даром,