только за право пользования приусадебным участком, а другим в совхозах, в приложение к участку, выплачивалась мизерная заработная плата, на которую все равно невозможно прожить. В остальном те и другие оставались бесправными рабами, с надсмотрщиком, который в одном случае именовался «председатель колхоза», а в другом – «директор совхоза», но оба, в свою очередь, были такими же бесправными рабами у партийного руководителя района, который отвечал перед таким же руководителем области, а тот – перед ЦК КПСС в Москве.
Предмет особой гордости составляло то, что процентная доля рабочих непрестанно поднималась (за счет падения процентной доли крестьян) и к 1970?м годам превысила 60%. Очень огорчались, что никак не можем поднять ее до 100%. И очень удивлялись, что у наших антагонистов на Западе процентная доля рабочих упала вдвое и продолжала снижаться. Кто же там будет устанавливать диктатуру пролетариата, если рабочих окажется меньше, чем капиталистов? Невозможно было допустить крамольную мысль, что каждый рабочий «там» по количеству продукции (качество лучше не сравнивать) равен двум?трем, если не трем?четырем «здесь». Утешало лишь то, что «у них», как и «у нас», падала доля занятых сельским хозяйством. Но в СССР с 80% сначала до 30%, затем до 20%. А в США с 60% сначала до 20%, затем до 2%. Разница – вдесятеро.
Наконец, ни в какие ворота не лезли 43 миллиона служащих?интеллигентов (против нескольких десятков тысяч до 1917 г.). А никакие другие категории догмой не предусматривались. Неужели в самых развитых странах мира интеллектуалы составляют считанные проценты, а в СССР – каждый третий? При этом все знали, что подавляющее большинство из советских шести миллионов инженеров, трех миллионов педагогов, одного миллиона врачей по своему культурному уровню мало чем отличаются от простых рабочих и к интеллигентам их причислять так же нелепо, как и подавляющее большинство из восемнадцати миллионов начальников разных рангов.
Впрочем, нашлись еретики, которые и тут придумали соломоново решение: считать интеллигентами только тех, кто имеет диплом университета и техникума, а прочих именовать просто служащими. После многолетних дебатов эта ересь была принята если не в канон, то к сведению. Но жизнь и здесь сыграла с догматиками злую шутку. Даже две шутки – одну количественного характера, другую качественного.
В количественном отношении дипломов (формально—на уровне западного бакалавра или магистра) набралось к 80?м гг. более 35 миллионов – у каждого четвертого из работающих! Неужели интеллигентом стал если не каждый третий, то каждый четвертый? Все наглядно видели, что это не так. С другой стороны, семь миллионов дипломированных специалистов – каждый пятый – в погоне за более высокой зарплатой, как мы уже говорили, предпочли перейти в ряды «синих воротничков», причем на такую низкоквалифицированную работу (например грузчиком), которая никак не вязалась с причастностью к «рабочим?интеллигентам». Нам еще предстоит подробнее рассмотреть этот поразительный для несведущего читателя феномен. Пока отметим только, что он чрезвычайно затруднял сопоставление догмы с реальной действительностью.
Еще хуже обстояло дело с качеством. Советский диплом не получил признания ни в одной развитой стране мира. Его обладателя, в лучшем случае, заставляют сдавать экзамены на подтверждение своей квалификации, а в худшем – без церемоний отправляют в ряды «синих воротничков» или безработных. И, добавим, правильно делают, потому что, по меньшей мере, один обладатель диплома из трех не проходят простейшей аттестации ни в СССР, ни тем более за рубежом. Это как раз тот случай, когда невиданное в других странах астрономическое количество перешло в такое качество, которое только в шутку можно сопрячь с интеллигентностью.
Особенно обидно, что полностью девальвировались не только дипломы вуза, но даже на уровне кандидата и – верх скандальности! – доктора наук, профессора, члена академии. Кому на Западе приходилось общаться с представителями советских научных делегаций, тот наверняка видел, что многие из этих представителей по уровню культуры ничем не отличались от простых шоферов (в том числе – советских). Какая уж тут интеллигенция!
Нам предстоит разобраться и с этим феноменом. Предварительно отметим, что сказанное вовсе не означает, будто в России нет интеллектуалов, рабочих, фермеров на уровне не ниже (даже выше) западного. Просто почти всю действительную интеллигенцию уничтожили или изгнали из страны еще в 1918—1922 гг., а затем методично, год за годом, добивали тех, кто остался, плюс столь же систематично выбивали подлинную интеллигентность из молодежи. В результате, за исключением сравнительно немногих «белых ворон», выжили те, кто сумел приспособиться к условиям тоталитаризма и кого тот сделал такими, каковы они есть. Остальным было просто не выжить.
Такова была формальная социальная структура советского общества, и за десяток лет после крушения СССР она, конечно же, не могла серьезно измениться ни в одной из его республик, начиная с России.
Перейдем теперь от формальной к фактической стороне дела. Отметим, что советские догматики напрасно выдумывали догмы о социальной структуре общества. За пять тысяч лет до них это гораздо лучше сделали совсем другие люди, жившие в таком же разбойничьем государстве, каким, по сути, является каж дая империя. Они создали классификацию, которую можно уверенно применять к каждому государству с древнейших времен до наших дней. Специфика в каждом случае, конечно, имеется. Но в общем трудно ошибиться: всюду одно и то же. С американской, допустим, спецификой я знаком поверхностно, зато советскую (включая российскую) знаю досконально, как социолог?профессионал.
Шайку отъявленных разбойников, которые силой оружия подчиняют себе остальных, эти умные люди в Древней Индии назвали «кшатрии» (воины). А тех, кто уговаривает их жертвы не сопротивляться, – «брахманы» (жрецы). Из прочих, тех, кто устроился поприличнее, – «вайшии» (торговцы), остальных – «шудры» (крестьяне, ремесленники, слуги). Наконец, совсем уж обездоленных, завидующих даже шудрам, – «парии» (это слово вошло во все языки мира и перевода не требует).
В царской России эта классификация сохранялась очень четко: кшатрии – дворяне; брахманы— духовенство, чиновничество (за рамками дворянства), немногочисленные деятели науки и искусства; вайшии – купцы и мещане (мелкие торговцы, зажиточные ремесленники); шудры – крестьяне, рабочие, прислуга; парии – дикие кочевники. В Советском Союзе та же классификация выглядит сложнее. Но она – та же, а не какая?нибудь другая.
Вот советские «кшатрии». Формально это 43 млн. служащих, включая 18 млн. начальников всех степеней и 4 млн. солдат (1985 г.) – с семьями треть населения страны. Но фактически отсюда надо ис ключить «нищее дворянство» – низших и средних начальников, чей образ жизни не отличим от шудр или, в лучшем случае, самых бедных вайшиев. Не относятся сюда и солдаты, которые намного ближе к париям. Зато фактически сюда надо причислить верхушку брахманов и вайшиев, чей образ жизни не отличим от аристократии советского общества. В итоге получается всего 2—3 млн. чел. на весь бывший СССР (с семьями – не более 10 млн., т.е. примерно 2—3% населения). Количественно каста совершенно ничтожная, но политически – огромная, всемогущая сила, подлинные хозяева страны (вплоть до сегодняшнего дня).
Кшатрии на советском новоязе назывались «номенклатурой» (буквально: перечень должностей). Формально это понятие относится ко всем служащим, только разного уровня: существовала номенклатура районного комитета партии, областного, республиканского, наконец, центрального. Но когда термин употреблялся без пояснений, все понимали, что речь идет только о последнем звене.
Если отбросить в сторону многочисленные формальности, которые только мешают разглядеть подлинное положение вещей, то нетрудно увидеть, что речь идет не просто о разных должностях – о существенной разнице в уровне, качестве, стиле, во всем образе жизни. В этом отношении советские кшатрии отличались от брахманов и вайшиев (кроме верхушки тех и других), не говоря уже о шудрах и тем более о париях, гораздо больше, чем типичный американский миллионер от типичного безработного. Здесь разница более похожа на различие между знатным и богатым французским или английским дворянином и бедняком из простонародья.
Типичный шудра (а также низшие слои брахманов и вайшиев) живет в многоквартирном доме, который в любом городе Северной Америки или Западной Европы отнесли бы к разряду гарлемских трущоб. Живет на жилой площади в среднем по 5 кв.м на человека, редко выше 10 кв.м, нередко меньше 2—3 кв.м (и тогда долгими годами, иногда лет двадцать, стоит в очереди «на улучшение жилищных условий»). Счастье, если квартира отдельная, т.е. в одной комнате спят родители, в другой – дети, в одной обедают и