Открыв дверь в свою комнату, он улыбнулся. Затем достал из угла некий прислоненный к стене предмет, стоявший там наготове. Он сунул предмет под мышку и, словно маленький мальчик, подпрыгнул от радости. После чего снова вышел и уже походкой, более подобающей взрослому человеку, заспешил по коридору.
— Да ты совсем поправился, — воскликнул Томас, когда, войдя в комнату больного, застал Ричарда стоящим возле кровати.
Сестра Анна укутывала мальчика, заботливо подтыкая ему вокруг шеи капюшон.
— Если и не вполне, то, во всяком случае, настолько, что нам придется привязать его к кровати, если мы хотим, чтобы он лежал.
— Я здоров, дядя! — шустрый, словно заяц, Ричард подскочил к монаху и, улыбаясь, уставился на него снизу вверх. Томас улыбнулся в ответ и ни с того ни с сего подумал: вот бы и взрослые, пусть иногда, смотрели на мир так же бесхитростно, как маленькие дети. Потом он покачал головой. Если бы парнишка еще до того не успел забраться в его сердце и уютно устроиться в нем, как щенок в поисках тепла, то сейчас бы это случилось наверняка.
— Скажите, сестра Анна, окреп ли наш юный рыцарь настолько, чтобы совершить небольшую поездку верхом на славном новом коне?
— Игрушечная лошадка? — глаза Ричарда широко раскрылись. — Да, да! Пожалуйста, тетя Анна! Скажите, что можно!
Томас подмигнул Анне и произнес беззвучно, одними губами:
— Скажите «да»,
Анне стоило немалого труда сохранить серьезность. Однако окончательно прогнать из глаз улыбку ей так и не удалось.
— Ладно, — сказала она, — но только совсем недолго и только по комнате. Потом ты снова ляжешь в кровать и примешь лекарство.
Томас вытащил из-за спины игрушку, которую до поры до времени прятал.
— Итак, одна небольшая поездка, — сказал он, опускаясь на колено, чтобы стать с мальчиком одного роста, и протягивая ему лошадку.
Ричард издал радостный вопль и прижал лошадку к себе. Потом отвел ее на расстояние вытянутой руки и принялся рассматривать с такой же серьезностью, какая не сходила с лица его деда.
— Я назову тебя Гринголет, — сказал он наконец, — и нам с тобой предстоит множество приключений.
— Непременно, малыш. Кругом полным-полно драконов, которых нужно победить, и красавиц, которых нужно спасать.
Ричард сморщил нос.
— Я думаю, дядя, драконов гораздо больше, чем красавиц.
— Что ты должен сказать своему дяде, Ричард, принесшему тебе такую красивую лошадь?
Не выпуская игрушку, Ричард обхватил Томаса руками и прижался к нему.
— Спасибо, дядя! Я его обожаю. Гринголет — самый красивый конь в дедушкином замке!
Когда Томас осторожно высвободился из его объятий, то понадеялся, что сестра Анна не заметит счастливых слез, от которых заблестели его собственные глаза.
— Ну и отлично, — сказал он, выпрямляясь и кашлянув, — давай, я лучше поучу тебя, как держать поводья. Гринголет — весьма норовистая лошадь.
Скоро мальчик уже скакал по комнате на своей деревянной лошадке, а сестра Анна наклонилась к уху Томаса и прошептала:
— В жизни не встречала мужчины, который бы в душе не был мальчишкой.
Томас повернулся к ней, улыбаясь и чувствуя, как лицо заливает горячая волна румянца.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
— Генри тебя изнасиловал? — Элинор с удивлением воззрилась на сидевшую перед ней женщину. Целый ураган чувств, в котором смешались ужас и скорбь, наполнил ее сердце.
Исабель кивнула. Пламя ее гнева ушло вглубь, она сидела на стуле, опустив плечи и понурившись.
Настоятельница протянула руку и нежно накрыла ладонью руку бывшей подруги.
— И ты никому не могла об этом сказать?
Исабель покачала головой.
— Хочешь мне еще что-нибудь рассказать?
Исабель молчала.
— Если расскажешь, тебе станет легче.
Жена сэра Джеффри стряхнула руку Элинор и принялась чертить линии на крышке сундука, водя пальцем в винной луже.
— Я давно знала, что Генри хочет на мне жениться, — начала она тихо. — Семья рассчитывала удержать за собой доходы с моих земель, это верно, но кроме того он положил на меня глаз.
Она помолчала.
— Многие говорили, что мне повезло: я как женщина привлекаю его не меньше, чем богатство, которое брак со мной должен ему принести, и я с ними соглашалась. Ведь и то верно, что другие женщины находили его красивым. По крайней мере, я это слышала от некоторых.
Но мне делалось дурно при одной мысли, что он прикоснется ко мне, и я дрожала, думая о том, что придется пережить в первую брачную ночь.
— Он знал это?
— Как могла я сказать ему? И потом, что бы это изменило? Я настолько утвердилась в мысли, что у меня нет выбора в этом столь желанном для всех браке, что вместо отвращения не почувствовала буквально
С неожиданной силой Исабель схватила Элинор за плечо.
— А ты вообще-то способна такое понять? Хоть что-нибудь понять, а, монашка? Заниматься этим с Генри было все равно что лечь в постель с родным братом! Для меня это было так же противоестественно и греховно.
Такие вещи Элинор вполне способна была понять. В то же время она чувствовала, что это еще не все. Поэтому, боясь помешать течению рассказа, она ограничилась тем, что молча кивнула.
— Сначала его ухаживания были почти милы и по-детски невинны. Но потом, с течением времени, он начал донимать меня непрерывными приставаниями. Я иногда позволяла поцеловать себя, но не могла выносить, когда он дотрагивался до моей груди. Стоило ему коснуться, как я цепенела, словно от холода. Я отталкивала его всякий раз, когда он принимался мять мою одежду. Я надеялась, что он примет мою нерешительность за девичий стыд, но мои отказы его злили. Как-то раз он застал меня одну в саду и не пожелал удовольствоваться поцелуем. Он зажал мне рот, чтобы я не могла позвать на помощь. Клянясь, что теперь уж я раздвину для него ноги, хочу я того или нет, он повалил меня на землю и изнасиловал.
— Ты могла рассказать об этом священнику.
— Какая вы наивная, настоятельница, — презрительно фыркнула Исабель, — Неужели ты настолько оторвалась от жизни, что не знаешь про известное убеждение: каждая женщина, зачавшая ребенка, обязательно испытала наслаждение от близости с мужчиной и поэтому не должна жаловаться на изнасилование? А если тебе приходилось о таком слышать, разреши уверить тебя, что среди твоих драгоценных монахов и монахинь еще больше сторонников этой теории, чем среди обычных людей. Теперь скажи: как я могла заявить, что стала жертвой насилия, когда мои месячные прекратились и каждое утро меня рвало?
— Право слово, Исабель, не все верят в то, что беременность неразрывно связана с наслаждением. Моя тетя Беатриса находила такое утверждение странным, потому что ей встречались женщины, рожавшие
