Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.

проявленная в отказе от «билета», выражена тем несомненно.

'Если бы Я не пришёл и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своём' (Ин. 15,24).

Эти слова Спасителя вполне ясны. Знавший о существовании «билета» не имеет извинения в своём отказе от него.

Человек, отказавшийся от крещения, тем сказал: мне не нужен Спаситель, я сам буду как бог, я сам могу спасти себя, я сам добуду себе брачную одежду, пропустят и 'без билета'.

Спасение есть восстановление единения с Богом, нарушенного в первородном грехопадении. Если человек сознательно отказался от крещения во Христа — это значит, что он отказался от воссоединения с Ним. И выбрал пребывание не просто вне Христа, но против Христа, по слову Его:

'Кто не со Мною, тот против Меня' (Мф. 12,30).

В Евангелии Господь Иисус Христос Сам принимает крещение. Спаситель есть глава Церкви.

Поэтому «билет», то есть таинство крещения, можно получить только в Церкви. — Благодать тоже пребывает только в Церкви. Без Церкви нет спасения. Ведь так всё ясно. И не согрешит ли служитель Церкви, который откажет человеку в крещении?

Вне Церкви — крестит Симон Волхв. Водою, и без благодати.

К несомненно мучительной для себя проблеме церковного таинства Лесков вернулся в рассказе 'Некрещёный поп' (1877). Главный персонаж рассказа, поп Савка (один из праведников лесковских), волею судьбы оказался некрещён, хотя и не подозревал о том. Узналось всё долго спустя, когда он успел явить перед своей паствой высокие добродетели. Объявила правду баба Керасивна. Когда-то именно она должна была отвезти новорожденного младенца Савву для крещения, но из-за бездорожья в буран не смогла сделать этого, а потом никому не призналась. Не желая брать греха на душу, баба перед смертью открыла свою вину. Обнаружилось невероятное: таинство священства было совершено над тем, кто через таинство крещения не прошёл. Как тут быть? Вот искушение…

Простые казаки горой встали за своего попа, прося о нём архиерея: '…такий був пип, такий пип, що другого такого во всём христианстве нема…'

Архиерей рассудил мудро. Таинство крещения в исключительных случаях — в практике Церкви такое случалось — признаётся действенным, если даже совершается мирянином (пусть и не как должно по чину) в полноте веры. По вере и даётся. Только колдовство должно быть совершаемо без малейших отступлений от должного, иначе будет недейственно. Таинство совершается Духом, Он же даёт по вере, а не по чему иному. Церковное крещение младенца Савки не было совершено не по злому умыслу, а по обстоятельствам, — действия же, выразившие веру человека и желание соединить дитя с Богом, были совершены, пусть и не по должному чину.

Архиерей, вразумляя благочинного о действенности совершенного, прибегает к авторитету Священного Писания и Предания и признаёт попа принявшим крещение.

Да, можно сделать вывод из случившегося: таинство не колдовство, и в особых случаях совершается Святым Духом по вере человека без полного совершения всех положенных действий. 'Дух дышит, где хочет…' (Ин. 3,8). Разумеется, обстоятельства должны быть исключительные, когда нет возможности совершить всё канонически безупречно.

Но можно рассудить и иначе: мол, таинство вовсе не обязательно — практика церковной жизни якобы это подтвердила. Рассуждения же архиерея есть просто схоластическая казуистика, объясняемая то ли добротою его, то ли равнодушием к делу, то ли незнанием, как выпутаться из затруднительного обстоятельства дела.

По сути, Лесков оставляет вопрос открытым, отдавая решение на произвол читателя. Сам он склоняется, можно предположить, ко второму суждению. То есть к ереси.

Внутреннее странничество писателя недаром вызвало изумление у сына-биографа: 'Какой путь! Какая смена умозрений!' Путь и впрямь извилистый, ведущий к ересям, — если и не вполне совпадающий с толстовским, то близкий к тому.

Как и у Толстого, одним из внутренних воздействий на религиозное странничество Лескова стало самостоятельное прочтение Евангелия: 'Я не знал, чей я? 'Хорошо прочитанное Евангелие' мне это уяснило, и я тотчас же вернулся к свободным чувствам и влечениям моего детства… Я блуждал и воротился, стал сам собою — тем, что я есмь. ‹…› Я просто заблуждался — не понимал, иногда подчинялся влиянию, и вообще — 'не прочёл хорошо Евангелия'. Вот, по-моему, как и в чём меня надо судить!'. Это из известного письма М.А. Протопопову (декабрь 1891 года), без которого не обходится ни одно биографическое исследование о Лескове. 'Хорошее прочтение Евангелия', то есть собственным рассудком осмысленное, писатель считал завершением странничества, «блужданий», и обретением истины. И Толстой то же мнил.

Еретичество своё Лесков не отрицал, даже не без горделивости именовал себя 'ересиархом ингерманландским и ладожским'.

Лескова соблазняет прежде всего, повторим, отличие видимого ему бытия Церкви от чаямого идеала. Но такое действие соблазна опасно прежде всего для не устоявшихся в вере.

Лесков был менее самоуверен, нежели Толстой, в признании неоспоримости своего мировоззрения. Он, кажется, подозревал, что в том может таиться не устойчивость его, а падение. Лесков искал истину веры. Он долго не мог найти себя и в стихии общественно-политических борений. С революционерами разошелся, но многое о них напророчил такого, что лучше бы не сбывалось, да сбылось. Потерпев немало от либерально-демократического террора, он неизбежно должен был оказаться в союзе с противоположными силами. И действительно, сошёлся на время с Катковым, которого все либералы враждовали.

Только не мог Лесков надолго ужиться с кем бы то ни было: и сам был слишком нетерпим, и позиция его не всегда могла устроить издателей чрезмерной оригинальностью.

К славянофилам Лесков какое-то время относился с приязнью. С И.С. Аксаковым долгое время состоял в весьма дружеской переписке, именуя его 'благороднейшим Иваном Сергеевичем'. А вот что пишет ему в августе 1875 года из Мариенбада: 'Книг русских много навезено: все страшно дороги, и дельного очень, очень мало: кроме Хомякова и Самарина нечего в руки взять'. Но слишком тесные отношения со славянофилами у Лескова долго длиться не могли: те требовали последовательности в Православии. Язвительный Лесков не удержался и позднее кольнул славянофилов в 'Колыванском муже' (1888).

С течением времени литературная судьба писателя понемногу устраивалась, но и еретичество, религиозное и общественно-политическое, лишь обострялось.

В поиске союзников Лесков обращает взор на двух крупнейших своих современников — на Достоевского и Льва Толстого. В 1883 году он пишет статью 'Граф Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский как ересиархи'.

Статья о ересиаршестве Толстого и Достоевского — лесковское заступничество за обоих писателей от критики К.Леонтьева, предпринятой в очерке 'Наши новые христиане'. Лесков не просто за «обижаемых» заступался, но более, кажется, стремился отстоять свои собственные убеждения, хотя бы и прикровенно, как бы не о себе говоря.

Особенно важно уяснить отношение Лескова к Толстому. Их связывала взаимная приязнь, добрые личные отношения.

Толстой издавна влёк к себе Лескова. Особенно притягательными оказались для Лескова его религиозные взгляды. Вот итоговое воззрение на Толстого, высказанное Лесковым в конце 1894 года (в письме к А.Н. Пешковой-Толиверовой), то есть незадолго до смерти: 'Толстой велик как человек-мудрец, очистивший сор, заполнивший христианство'.

Отношение к Толстому как к религиозному учителю было у Лескова почти неизменно. Правда, он не слепо следовал Толстому, не во всём с ним входил в согласие. Но отдельные расхождения представлялись ему не столь важными. С годами приверженность Толстому в Лескове лишь возрастала. Толстовское истолкование Христа Лескову дорого прежде всего. А также отвержение Церкви. Что стало тому причиной? Ответ несомненен: осмысление христианства на душевном уровне, на уровне абсолютизации морали и отказа от того, что выше морали. То есть бездуховность. Возможно, в деле морального самосовершенствования без Церкви можно и обойтись, уповая, как Лесков, на праведников, а не на