Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.

сущность демократии — равнодушие к Истине.

Шмелёв уверен, что 'русская интеллигенция, роковым образом, не смогла создать крепкого национального ядра, к которому бы тянулось самое сильное, самое яркое по талантам изо всего русского, живого. Не было национально воспитанной, сильной, русской интеллигенции'.

Из сказанного можно вывести ответ на 'проклятый вопрос' русского сознания: 'что делать?' — 'Лучшей части народа, его интеллигенции, надо понять своё национальное назначение, понять Россию, её пути, — каждый народ имеет свои пути, — и понявши, идти покорно, покорно целям, указанным Судьбою — Смыслом истории — Богом'.

В незавершённом романе «Солдаты» (1927) Шмелёв высказал как важнейшую ту же мысль: 'Наша цель в том,…чтобы найти национальные основы, наши цели… иначе мы не нация, которая живёт и развивается, а пыль, случайность, которая… может и пропасть в случайном!..'

И эти национальные основы не могут мыслиться вне Православия: 'Надо жить по-Божьи! Вот «основа». Положите во главу угла. Устроить нашу жизнь по-Божьи — раз, и прочие народы научить сему — два. У других народов вы не услышите «по-Божьи». В богатейших и славнейших странах… что? Там другое! Не по-Божьи, а… 'как мне приятно' и 'как мне полезно'! Мне!.. А как это приятное и полезное заполучить? А… 'как возможно легче и практичней'!

Шмелёв здесь выступает как несомненный наследник Достоевского. Он чётко разделяет православный мир и западную цивилизацию, определяет их основополагающие начала: Божья правда и — корысть потребительства. И как Достоевский, он видит выход в том, чтобы передать истину, которую несет в себе Россия, Западу. Иначе — гибель всего.

Шмелёв три четверти века назад ясно выразил ту национальную идею, которую всё никак не могут сыскать праздномыслы рубежа тысячелетий. Только теперь начинает вызревать в умах, и то весьма немногих, мысль о вселенско-религиозной предназначенности России:

'Вот, последнее место осталось Ему на земле. Или отзовёмся, и сами в Царствие внидем и других приведём, или… велит вострубить Архангелу, и Суд начнётся'.

Иными словами из мира ещё не взят Удерживающий (2Фес. 2, 7), пока в России хранится верность Православию. Хранить его и другим передавать — вот залог спасения мира.

Так формулирует Шмелёв национальную идею русского народа.

Жёстко сказал Шмелёв об интеллигентах, пошедших в услужение к большевистской власти: показал их полнейшую беспринципность, неверие ни во что, кроме собственного материального благополучия ('На пеньках', 1924; 'Чёртов балаган', 1926). Водители народа оказались слепцами. Лучшая же часть русской интеллигенции та, которая брала силы от народа и Православия.

Во взглядах Шмелёва проявилось то противостояние чуждой русскому духу идее, которое впервые было обозначено в спорах славянофилов с западниками. Шмелёв несомненный славянофил. Может ли не быть славянофилом писатель, который утверждает: 'Русская культура — «запечатленная» печатью тысячелетий: крещением в Православие. Этим и определилась духовная сущность русского народа, его истории и просвещения…Это доказано бесспорно и русской историей, и всей культурой русской. И ещё до научных доказательств Пушкин проникновенно определил: 'наша просвещённость пошла от монахов'.

Все эти проблемы Шмелёв сосредоточил в одном из своих шедевров — в романе 'Няня из Москвы' (1932–1933). Это роман о чуде, совершённом Промыслом Божиим.

Что есть чудо? Внешне — нарушение естественно ненарушимых законов тварного мира. Но естественны ли они и подлинно ли ненарушимы? Мы действуем согласно законам повреждённого грехопадением мира, и они лишь нашему несовершенному разуму кажутся непреодолимыми. Мир Горний, несомненно, существует иными установлениями. Порою то, что движет Горним, проникает в мир дольний — и человеку представляется чудом. Это проникновение может совершаться только промыслительной волею Божией. Промысл же совершается в соработничестве, в синергийном взаимодействии воли Божией с подчиняющей себя этой воле волею человека.

Старая няня никакого чуда не совершает. Она лишь живёт и действует, согласуясь со своею верою, и эта вера творит чудеса. Вот о чём написан роман.

Промысл Божий, повторимся вновь, вёл Шмелёва. И не мог писатель не осмыслять раз за разом, художественно осмысливать это Начало, руководящее действиями человека, который предаёт себя верой своей воле Творца.

Творческий метод, освоенный автором при создании 'Няни из Москвы', не есть реализм. Шмелёв сумел преодолеть реализм, выйти за его рамки, найти выход из тупиков, созданных реалистическим типом художественного отображения. И он нашёл выход не посредством «горизонтальных» перемещений на уровне реализма, но движением 'по вертикали', ввысь.

Ещё в дореволюционное время Шмелёв пытался осваивать тот принцип, который он видел в обретении укрытой красоты под гримасами жизни. Ставя перед собою такую задачу, Шмелёв постепенно одолевал важнейшие особенности реалистического мировидения: реальное правдоподобие, типизацию, детерминизм, историзм, преимущественно критическое восприятие мира. Теперь писатель ищет проявлений веры, следствия которой кому-то кажутся неправдоподобным чудом (оно, повторимся, естественно по законам Горнего мира) и походят на сказку. Теперь художник не отображает социальные типы, но пытается раскрыть 'образ и подобие' в человеке, ищет не преходящее, но вечное. Теперь он видит определяющими в поведении человека не социальные, политические, экономические, биологические и прочие побуждения, но духовное тяготение к Божией правде, жажду Бога. Теперь он ищет освобождения от губительного воздействия исторических обстоятельств, показывает человека вне истории, не во времени, а в вечности. Теперь он хорошо видит все 'гримасы жизни', но для него важнее укрытая под ними красота Бытия, то есть правда Божия.

'Найдите сущность, повелевающую без насилия, без подавления человека, — жизнь расцветёт чудесно — под всеми ярлыками, — писал он, определяя для себя смысл своего искусства, в статье 'Пути мёртвые и живые' (1924). — Я вижу только одну такую сущность:

Возрождение жизни на основе религиозной, на основе высоконравственной, — Евангельское учение деятельной Любви'.

Как назвать этот новый метод, который освоил Шмелёв? Когда-то творческий метод Достоевского, который искал на тех же путях выхода из уже наметившихся реалистических тупиков, называли 'фантастическим реализмом'. Термин неудачный. Не нашлось обозначения и для творческого метода Чехова, осваивавшего те же пути в искусстве и много давшего с области не только содержания, но и формального своеобразия. Тут нередко ограничивались незатейливым определением: реализм Чехова.

Шмелёв является последователем именно Достоевского и Чехова (недаром именно этим писателям он посвящал особые статьи-размышления) — и пошёл в чём-то дальше их в методе эстетического освоения бытия. Как обозначить этот метод, какой изыскать для него термин, пока неясно. Может быть, как духовный реализм? Но утверждаем, что Достоевский, Чехов и Шмелёв являются создателями именно нового (во многом отличного от реализма) метода художественного мироотображения.

Важнейшей особенностью этого нового метода (назовём его всё же для начала духовным реализмом) становится духовное осмысление жизни в рамках секулярной культуры и затем выход за эти рамки, освоение пространства вне душевной сферы бытия, над нею. Именно это выразил сам Шмелёв, называя 'извечной заветной целью Великого Искусства Слова' — 'воплощение Бога в жизни', 'воплощение жизни в Боге'. И нет, и не может быть ничего выше.

Роман 'Няня из Москвы' — первое произведение у Шмелева, в котором полно воплотились принципы нового творческого метода.

Шмелёв осмыслил произошедшее в России — и препоручил высказать то старой женщине, Дарье Степановне Синицыной, семидесятипятилетней, уже умудрённой жизнью, всё глубоко прозревающей в бытии.