Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.

народом, идущим к Преподобному.

В «Богомолье», как и вообще у Шмелёва, много земного, бытового, обыденного. Но не следует заблуждаться, что это и есть предмет изображения. Тема «Богомолья» — над-земная, над-временная. Богомолье — есть путь. Путь человека к Богу. Путь России — к Истине. 'Аз есмь путь…' (Ин.14,6). Богомолье — путь Христов.

Ильин писал: 'Сила живой любви к России открыла Шмелёву то, что он здесь утверждает и показывает, что русской душе присуща жажда праведности и что исторические пути и судьбы России осмысляются воистину только через идею 'богомолья'…'

Русского человека, утверждал Ильин, вела по дорогам богомолья жажда праведности. А это есть отражение жажды Бога.

В «Богомолье» Шмелёв освежил в себе то, что вело его когда-то в детские годы к преподобному Сергию и к старцу Варнаве. Жажда Бога становится определяющим творчество Шмелёва состоянием, которое уже нераздельно и неотступно владеет им при создании 'Лета Господня'.

'Вот дар большого русского художника… — писал об этой книге Ильин. — Книга, которая никогда не забудется в истории русской словесности и в истории самой России… Грань и событие в движении русского национального самосознания… Сразу — художественный и религиозный акт'.

'И возвратился Иисус в силе духа в Галилею; и разнеслась молва о Нем по всей окрестной стране. Он учил в синагогах их и от всех был прославляем. И пришел в Назарет, где был воспитан, и вошел, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу, и встал читать. Ему подали книгу пророка Исаии; и Он, раскрыв книгу, нашёл место, где было написано:

Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное' (Лк. 4,14–19).

На эти слова, как раскрывающие смысл всего произведения, указал сам автор названием 'Лето Господне'.

В обобщённом комментарии к данному евангельскому тексту читаем: 'Евангелист, говоря, что Христос как только раскрыл книгу, так тотчас нашёл нужный Ему отдел, очевидно этим хочет отметить, что книга Исаии раскрылась не случайно на известном листе, а что здесь дело Божественного Промысла…Конечно, под этим «летом» разумеется Мессианское время спасения для народа Израильского и для всего человечества'.

Книга Шмелёва тоже есть книга о Промыслительной Божией помощи человеку в деле его спасения. О пребывании в мире Христа ради спасения человека. И не случайно начинается 'Лето Господне' с Чистого Понедельника, с Великого Поста, с сугубого очищения души через духовное переживание сорокадневного поста Самого Спасителя перед началом Его проповеднического земного служения, через переживание скорбей Страстной Седмицы, Крестной Жертвы…

В лете Господнем укрепляется вера человека, питающая дух его. И лето Господне — в Церкви. Шмелёв показывает жизнь человека не в смене времён года, а в церковном богослужебном круге. Человек идёт по времени, отмеченному событиями церковной жизни. Недаром и главы 'Лета Господня' называются: 'Великий пост', «Ефимоны», 'Благовещенье', «Пасха», 'Троицын день'.

И всё проходит человек: «Праздники», 'Радости', «Скорби» — так обозначены основные части 'Лета Господня'.

Жизнь человека совершается как великая мистерия. Но в том своеобразная неповторимость Шмелёва, что он ('бытовик') прослеживает эту мистерию вроде бы в обыденном, в повседневно-привычном. И всё произведение воспринимается — при духовной нечуткости — как воспоминание о быте давно ушедшего времени. Да и кто умеет так живописать быт — как Шмелёв?

Однако 'Лето Господне' — повествование о вхождении в душу человека истин Православия.

'Горкин так наставлял меня:

— Православная наша вера, ру-сская… она, милок, самая хорошая, весёлая! и слабого облегчает, уныние просветляет, и малым радость.

И это сущая правда'.

Шмелёв писал о книге 'Лето Господне': 'В ней я показываю лицо Святой Руси, которую я ношу в своём сердце… Россию, которая заглянула в мою детскую душу'.

Каждое событие, едва ли не каждое мгновение несёт проникновенные истины, раскрывающие 'скрытый смысл' совершающегося.

Шмелёв показывает, как впервые в душу человека проникает сознание страшной тайны — бытия Божия. И тайна приоткрывается, насколько доступно то сознанию мальчика: истина о великой благости Божией. Бог добр и всеблаг — вот что входит в душу детскую ненарочито, с ласкою. У ребёнка живёт в душе ощущение и сознавание личного общения с Богом, с миром святости. Он воспринимает все события церковной жизни как реальное взаимодействие человека и тех, кто приходит на землю из той жизни. Ребёнок ощущает личное присутствие Бога во всяком событии.

Осознание праздников входит в душу живым сильным чувством, соединяясь с приметами привычной жизни, со знанием обыденности, — и возносит всё до Горнего. Важнейшее — Христос везде. И все — едино. И Бог — надо всеми.

'Всё и все были со мною связаны, и я был со всеми связан, от нищего старичка на кухне, зашедшего на 'убогий блин', до незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном. И Бог на небе, за звёздами, с лаской глядел на всех…'

Можно сказать: соборное сознание. А можно — так, как Шмелёв.

Шмелёв избрал тему труднейшую. В ней легко сбиться в слащавость, экзальтацию, легко сфальшивить, погрешить против чистоты религиозного чувства. Но он избирает для себя в главные действующие лица книги — ребёнка с незамутнённым воззрением на мир.

'…Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие ' (Мк. 10,14).

Ильин писал: 'Православие всегда искало раскрыть сердце человека навстречу Христу и ввести веяние Святого Духа во все уголки душевной и бытовой жизни: пробудить в людях голод по священному; озарить жизнь незримо присутствующею благодатью; научить человека любить Бога и в больших, и в малых делах. И вот с тех пор, как существует русская литература, впервые художник показал эту чудесную встречу мироосвящающего Православия с разверстой и отзывчиво-нежной детской душой. Впервые создана лирическая поэма об этой встрече, состоявшейся не в догмате, не в таинстве, и не в богослужении, а в быту. Ибо быт насквозь пронизан токами православного созерцания; и младенческое сердце, не постигающее учения, не разумеющее церковного ритуала, пропитывается излучениями православной веры, наслаждается восприятием священного в жизни; и потом, повернувшись к людям и к природе, радостно видит, как навстречу ему всё радостно лучится лучами скрытой божественности. А мы, читатели, видим, как лирическая поэма об этой чудной встрече разрастается, захватывает весь быт взрослого народа и превращается в эпическую поэму о России и об основах её духовного бытия… Так Шмелёв показывает нам русскую православную душу в момент её пробуждения к Богу, в период её первого младенческого восприятия Божества; он показывает нам православную Русь — из сердечной глубины верующего ребёнка'.

'Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят'.

И как прекрасен старый плотник Горкин, наставляющий мальчика на пути веры. Нет образа равного во всей мировой литературе.

'Блаженны чистые сердцем…'

И как глубоко по-православному видит он себя великим грешником…

Грехи… Вот и ребёнок не смог удержаться от соблазна: 'съел ветчинки', когда не положено ещё. Но как остро чувство вины в нём! Особенно невыносимо оказывается, когда слышит от Горкина похвалу, ему, грешному, тайно от всех грешному: 'Сказать, сказать! Мне стыдно, что Горкин хвалит, я совсем не могу