Мы сидим на маленькой кухне. На стене висят постеры: «Deep Purple», «Led Zeppelin», «Jimi Hendrix Experience».
— Вот скажи ты мне, Алекс, одну важную вещь, — Жора глядит на меня, прищурившись. — Почему ты не остался в Америке?
— В смысле — не остался?
— Ну, просто. Взял бы и остался. У меня знакомый парнишка… Тоже учил его играть. Долго ходил он ко мне — года два или три… Уехал по программе для студентов, работал там в лагере детском — и остался. Нелегально сначала, потом поступил в универ… Сейчас дом с бассейном снимают — вдвоем, он и еще один парень, тоже русский. В пригороде Чикаго. Там все дома с бассейнами, других нет. — Жора причмокивает. — Джип недавно купили. Подержанный, но у нас такой стоил бы знаешь сколько?
— И откуда у него деньги, если он учится?
— Он учится и работает в двух местах. В «Макдоналдсе» менеджер или типа того, и на стройке еще. Зато живет, как человек. Не то, что мы здесь… Я всегда говорил — жить в России нельзя. Здесь выживают, а не живут… Мне уже поздно, старый я. В октябре стукнет полтинник. А то бы тоже уехал с концами. Просто я делать ничего не умею — того, за что денежки платят: по образованию я музыкант, классический гитарист. Закончил музучилище в семьдесят третьем году. Ну так вот… Смотрел я списки, кто нужен в Канаде — творческих профессий нет вообще… Ладно, пошли заниматься, парень. Перерыв кончился.
Девушка в джинсах и красной майке кладет на столик меню. Миха открывает его, начинает листать. Столики вокруг нас свободны. Негромко играет даб.
— Ну че, для начала по пиву и по сто пятьдесят? — предлагает Миха. Я киваю. — А что на закуску? Острые крылышки? — Я киваю опять. — Ну ладно, ты закажи, а я диски пойду посмотрю, окей? У них иногда кое-что бывает.
Миха встает и идет в соседнюю комнату — там продаются книги и диски.
Миха ставит бокал на ободранный стол, покрашенный в красный цвет, берет свой «Pall Mall», зажигалку, прикуривает.
— Ты, Александр, меня удивляешь. Съездил в Ю-Эс — и как-то кисло. Это ж экспа такая нехилая. Ты че, если бы мне предложили — я бы за радость. И посмотреть, и английский заодно подтянуть… Сейчас это знаешь, как ценится — чтобы инженер, и плюс свободный английский? Ладно, давай за это и выпьем. За Америку. Да?
— Нет, давай лучше за «свободный английский».
Мы чокаемся, выпиваем. Миха берет графинчик, вертит в руках, подзывая официантку. Она подходит с подносом грязных тарелок и вилок.
— Нам, пожалуйста, повторить!
Официантка уходит.
— Не, ты че, я с тебя просто фигею. Америка — это самодостаточно. Президент, конечно, тупой, но нормальные президенты в природе встречаются редко. Зато в Америке лучшая в мире музыка, лучшее в мире кино… А бабки какие там? Попробуй ты здесь заработай, сколько там каждый помоечник получает. А цены, мне говорили, в два раза меньше, чем здесь, а на что-то даже не в два. Это правда?
— Да, правда.
— А в каких ты был городах?
— Только в Нью-Йорке и в Олбани — столице штата Нью-Йорк.
— Ну, про Олбани можешь мне не рассказывать. По названию все понятно — это Твин-Пикс, да?
— Не совсем…
— Ну, все равно. А Нью-Йорк впечатлил?
— В общем, да.
— Ты там затусовался? В клуб какой-нибудь зарулил?
— Нет, я там клубов не знаю. И настроения не было.
— А что ты делал?
— Гулял.
— Сколько дней ты там был?
— Два дня.
— И оба гулял?
— Да, а что тут такого?
— Не, меня б задрало. Я бы лучше по клубам прошелся, по барам…
Официантка ставит на стол графин, показывает на пустую тарелку.
— Можно забрать?
— Да, забирайте. И принесите еще нам порцию крылышек, — говорит Миха.
Из киоска «Гриль» идет запах жареной курицы. Таксисты-частники топчутся у своих машин. Светится желтая «М» «Макдоналдса». Вывеска салона «Евросеть» моргает синим.
Девушка в белой короткой юбке переминается с ноги на ногу. На ее загорелые ноги смотрит парень в расстегнутой рубахе.
Под навесом остановки сидят два тинэйджера в черных майках «Кипелов». У одного — магнитофон. Он нажимает кнопку. Играет металлическая хрень: «Ария» или «Кипелов», я не разбираюсь.
Я подхожу к тинэйджерам.
— Я извиняюсь, ребята, а можно сделать потише?
Тинэйджеры глядят на меня. У одного — тонкие усики над губой и прыщи с белыми гнойниками, второй — смуглый, похож на Киану Ривза. Разглядывая меня — пьяного, невысокого, худого — парни решают: дернуться или нет. Преимущество в силе — у них, но вокруг много народу. Вдруг кто-то вступится за меня? Тогда можно вернуться домой без «мафона» и с разбитыми мордами. Тинэйджеры выбирают мирный вариант.
— Ну, у нас вообще-то негромко, — гнусавит прыщавый.
Второй молча убирает звук.
— Спасибо, ребята. А можно задать вам один вопрос?
— Задавайте.
Меня редко называют на «вы» — только преподы в институте.
— Вы эту музыку слушаете потому, что вам нравится? Или потому, что друзья ее слушают? Не в обиду, мне интересно…
— В общем, нравится, — отвечает прыщавый.
Подъезжает семьдесят первый троллейбус. Чуваки заходят в заднюю дверь, я — в среднюю, прохожу вперед и сажусь перед кабиной водителя. Троллейбус трогается. Мимо окон движется зелень и серый забор. На задней площадке металлисты врубают музыку громко. Тупой пафосный голос поет:
Интересно, можно ли петь этот бред всерьез? Наверно, нельзя. Тогда чем это лучше, чем песни про «зайку» и прочая попсовая муть?
Мама сидит на кухне, пьет чай. Работает радио — «Эхо Москвы». Она всегда слушает «Эхо». Раньше, до Америки, я слушал «Наше радио», а теперь не слушаю никакое — только кассеты и диски.
Я говорю:
— Привет.
Мама поворачивается.
