не с пустыми руками. В тот же вечер в Центр ушла первая радиограмма с донесением: «Движение на шоссе оживленное. На Дойчештрассе стоянки автомашин, по сто штук на каждой приблизительно. Много штабных офицеров, чиновников, гестаповцев, эсэсовцев, охранной полиции… Город наводнен шпиками и агентами гестапо…»
Вскоре с группой разведчиков, возглавляемой майором Фроловым, ушла и Марфа Ильинична. Им поручалось ответственное задание: проникнуть в район Луцка, подыскать удобное место для будущего базирования отряда, заодно разведать обстановку в самом городе — какие обосновались там оккупационные учреждения, приблизительную численность гарнизона. Струтинскую зачислили в группу по ее настойчивой просьбе. Но до Луцка было двести километров, выдержит ли она такой путь в свои годы? Марфа Ильинична твердо стояла на своем: да, выдержит, к тому же ей хорошо известен этот район.
Можно лишь мысленно представить себе эти двести километров по оккупированной территории, через леса и болота… Вместе с племянницей Струтинская дважды побывала в Луцке, сумела связаться с полезными людьми, познакомила их с Фроловым. Но в отряд она не вернулась: пуля фашистского палача оборвала ее жизнь.
Смерть Марфы Ильиничны стала тяжелой потерей для всех партизан. Что же касается задания, то его теперь вызвался выполнить Николай Струтинский. И он справился с ним.
…Погожим осенним утром Струтинский, выйдя из землянки, увидел, что неподалеку, у штабной палатки, умывается обнаженный до пояса высокий худощавый человек.
— Будь добр, товарищ! — позвал тот. — Окати, пожалуйста, мне спину.
Струтинский выполнил его просьбу. Сняв с куста вафельное полотенце, незнакомец энергично растер докрасна грудь и спину, причесал шелковистые волосы и сказал:
— Теперь твой черед, становись! Да, а как тебя зовут?
— Николай.
— Значит, тезки мы с тобой. Ну, Коля, берегись! Водица прохладная.
Так состоялась первая встреча Струтинского с Николаем Ивановичем Кузнецовым.
Однажды они сидели вдвоем у старой березы. Кузнецов попросил Струтинского подробнее рассказать о своей семье, предвоенной жизни. Внимательно слушая, он поинтересовался:
— А в каких городах довелось тебе бывать, когда работал шофером?
— В Ровно, Луцке, Здолбунове…
— Хорошо знаешь те места?
— Проеду с закрытыми глазами, — улыбаясь, сказал Николай.
— А в разведку туда пойдешь? — неожиданно спросил Кузнецов.
— Если надо — пойду.
Вскоре Николай Струтинский был направлен командованием отряда в Ровно. Они стали неразлучны — обер-лейенант Пауль Зиберт и его никогда не унывающий шофер, которого Кузнецов громогласно называл при всех Николаусом.
— Разведывательная работа во вражеском окружении, — рассказывает Струтинский, — внешне менее всего напоминала какие-то героические деяния. Очень точно выразил эту мысль советский разведчик полковник Абель: «Разведка, подчеркивал он, не приключенчество, не какое-либо трюкачество… а прежде всего кропотливый и тяжелый труд, требующий больших усилий, напряженного упорства, выдержки, воли, серьезных знаний и большого мастерства». И все это как будто о Николае Ивановиче Кузнецове. Тогда мы, естественно, не знали многих подробностей его предварительной подготовки к роли Зиберта, но замечали, какой огромнейшей информацией обладал он. Кузнецов, например, превосходно разбирался в организации и структуре немецких вооруженных сил, знал порядок официальных и неофициальных взаимоотношений военнослужащих. Награды, звания, знаки различия всех родов войск, полиции и СС. Имена, фамилии, чины, звания и должности большого количества людей — от высших гитлеровских деятелей до «своих» батальонных и ротных командиров. Многое, очень многое должен был знать Зиберт-Кузнецов. Он постоянно вращался в среде немецких офицеров, и любая неточность могла стоить жизни.
Стрелял он мастерски. Николай Иванович рассказывал мне, что это у него еще с юности, когда напряженно тренировался, чтобы получить значок ворошиловского стрелка.
Он был наделен несомненным артистическим талантом. Его перевоплощение в «чистокровного арийца» — чванливого и высокомерного, с вздернутым подбородком и холодными, непроницаемыми глазами — было поразительным. Мы-то ведь видели его в отряде другим — простым и обаятельным, нашим! В минуты передышки любил он и шутку, и песни, особенно «Ревела буря, гром гремел». Вспоминал довоенное прошлое, свой родной Урал… Но как редко выпадали эти минуты! И как нужна была ему эта разрядка.
В немецком мундире, повторяю, он был Паулем Зибертом и в любых, даже самых неожиданных, ситуациях не выходил из этой роли.
…Однажды Кузнецов получил очень ценные сведения. Как правило, всю информацию доставляли в отряд связные. Они же привозили и пакеты с очередными заданиями. В этот раз Николай Иванович решил сам, не дожидаясь связного, сообщить сведения командованию отряда.
Выехали они вдвоем на велосипедах. Кузнецов в немецкой форме впереди, за ним — Струтинский. От Ровно до «маяка» — двадцать пять километров. Ехали по шоссе, затем свернули на полевую дорогу… Вдали показалась железнодорожная ветка Клевань—Ровно. И вот тут-то разведчики заметили несколько полицейских, с интересом наблюдавших за ними. А дальше произошло вот что. Спустившись по крутому склону на полной скорости, Кузнецов врезался в песок и… слетел с седла. Полицейские, не выдержав, рассмеялись.
Можно было, как ни в чем не бывало, подняться, отряхнуться и следовать дальше. Можно — для Кузнецова. Но не для Пауля Зиберта! Немецкий офицер на земле, в пыли! Черт знает что! Да как они смеют!
— Хамье! Смеетесь над немецким офицером! — грозно крикнул он и, вскочив на ноги, влепил одному из них подзатыльник. Полицейские, вытянувшись по стойке «смирно», со страхом уставились на офицера. «Почистить мундир, протереть велосипед, и живо!» — приказал Кузнецов. Распоряжение было тотчас выполнено.
— Хайль Гитлер! — с сердитым видом Николай Иванович выбросил правую руку вперед.
— Хайль!.. — рявкнули полицейские и продолжали стоять как вкопанные, пока разведчики не скрылись за холмом…
В тот же день они вернулись в Ровно.
— Нужен транспорт, Коля! — сказал Кузнецов. — Неплохо бы обзавестись своей машиной.
В гараже гебитскомиссариата стояли в ряд сияющие чистотой и краской «опели», «адлеры» и «мерседесы». Добыть отсюда машину было делом непростым, но именно сюда нацелился Николай Струтинский, действуя по принципу: шофер всегда найдет общий язык с шофером, тем более, что среди водителей были и советские военнопленные. С одним из них, Афанасием Степочкиным, удалось войти в контакт. Впоследствии он стал верным помощником партизан.
Вскоре из гаража гебитскомиссариата при неизвестных обстоятельствах исчез водитель и черный «адлер». Гитлеровцы сбились с ног в поисках пропажи — и никаких следов! Тем временем разведчики благополучно переправили Степочкина в отряд. А машина, перекрашенная в другой цвет, с измененными номерными знаками, через некоторое время появилась на улицах города. Рядом с услужливым шофером важно восседал офицер-фронтовик Пауль Зиберт.
Струтинский внимательно изучил немецкие документы: дорожные листы, заправочные ведомости, удостоверение, талон водителя. И в конце концов сам стал изготовлять их.
— Ну, Коля, я и не знал, что у тебя такой талант! — подшучивал Кузнецов.
Еще с детства Николай увлекался резьбой по дереву. Но то — детство! Сейчас же многим медведевцам требовались надежные документы, чтобы вести разведку в Ровно, Луцке, других городах и селах края. Человек активных действий, совершенно не умевший сидеть без дела, Николай как-то раздобыл в отряде подошву от обыкновенного сапога и с помощью циркуля и перочинного ножа скопировал немецкий штамп. Вроде получилось. Проверили штамп на практике — никаких подозрений у жандармов не вызвал. И
