бесстрашной». В статье имелась ретушированная фотография Стайна в форме курсанта королевской артиллерии. Роуз сделала ее у Бодлеанской библиотеки в тот самый вечер, когда мы обмывали пивом его новые погоны. На основе книги был снят фильм. Я слышал, что во времена битников в нью-йоркском Гринвич Вилледж возник фан-клуб, посвященный Стайну.
Что касается меня, то после поражения немцев в Северной Африке моя фронтовая служба продолжалась еще одиннадцать месяцев. Вместе с войсками союзников я прошел через Сицилию и Италию. Из строя меня вывели не боевые раны, а случайный перелом бедра, полученный в дорожном инциденте во время краткого отпуска. Эта травма засадила меня за рабочий стол, к которому, как вскоре стало ясно, я стремился с самого начала жизни.
Мы с Роуз по-прежнему любим друг друга. Я влюблен в нее не меньше, чем в студенческие годы. К нашей Александре присоединились Томас и Патрик, а позже и шесть их детей. Если говорить о сне, в котором ко мне приходит мать, то он повторяется всю жизнь. Стайн предложил мне образ рыцаря для примирения со смертью, но, используя его, я так ничего и не добился. Мать снилась мне сегодня ночью.
В конце книги я хотел бы упомянуть об итальянских солдатах, которых мы расстреляли на дороге под Бениной. Ни один кодекс чести, даже самый благородный, не может обвинить меня в их гибели, поскольку эти люди были нашими врагами. Я знаю это. Я знаю, что, будь они на нашем месте, их пулеметный огонь превратил бы нас в такое же кровавое месиво, какое мы оставили той ночью на дороге. Но это ничего не меняет. Мы забрали их жизни. По моему сигналу наши пулеметы навсегда оторвали их от жен и детей, отцов и матерей, от родины и самих себя. Реки слез не изменят того, что случилось. Я буду жить с этим каждый день и каждый час. Как и многие другие парни моего поколения, я пошел на войну, не обладая трезвостью ума, хотя читал советы Лао-Цзы. Уходя на фронт, мы были желторотыми глупцами. Но я вернулся с войны зрелым и рассудительным человеком.
Эта фраза завершает мемуары Чэпа. Он скромно умолчал об ордене «За выдающиеся заслуги», который получил после тунисской операции, описанной в последней части книги. В мае 1944 года после сражения в итальянском Монте-Кассино его наградили Боевым крестом. В кампании при Газале он заслужил Медаль за отвагу. Его некролог в «
Чэпмен, майор королевских вооруженных сил, награжден орденом «За выдающиеся заслуги», Медалью за отвагу и многими другими наградами.
Вряд ли Чэп одобрил бы такую характеристику для подведения итогов своей жизни, но я верю, что, глядя вниз с небес, его душа отредактирует «сей неуклюжий абзац», как он называл бы эту часть некролога.
Как я уже говорил, похороны Чэпа проходили в часовне Магдаленского колледжа в Оксфорде. Если вы войдете на территорию Магдалены с Хай-стрит через ворота, то часовня будет находиться справа в первом четырехугольном дворе. В то утро двор был заполнен участниками похорон. Многим пришлось стоять в примыкавшей монастырской аркаде.
День выдался сухим, но с резкими порывами холодного ветра. Роуз больше не могла ходить сама. Сын Патрик и внук поддерживали ее, когда подводили к стулу. После окончания службы кто-то подкатил к ней кресло-каталку. На приеме, который состоялся в пабе «Исток реки», Роуз, приветствуя гостей, уже не вставала с кресла. Я прилетел из Калифорнии один, поскольку моей жене пришлось остаться дома из-за критической ситуации в семье ее родителей. Большую часть церемонии я стоял поодаль, наблюдая за происходящим.
Гости в основном были родственниками, друзьями и коллегами Чэпа по литературе — то есть людьми, знавшими его по мирному времени. Я присматривался к каждому пожилому джентльмену, который приближался к Роуз. Был ли кто-то из них фронтовым товарищем ее супруга? Александра приветствовала подходивших людей и знакомила их с братьями. Те по очереди сопровождали гостей к вдове, сидевшей в кресле. Роуз выглядела уставшей, но держалась, как солдат. Я видел, что знакомые лица и добрые слова соболезнований были очень важны и ценны для нее.
Где-то в середине приема Александра познакомила меня с пожилым джентльменом, которого звали Гай Боргарт. У него отсутствовала правая рука. Этот восьмидесятилетний старик протянул мне левую ладонь и наградил таким крепким рукопожатием, от которого у меня затрещали кости.
— Гай издал первую книгу папы, — сказала Александра.
Боргарт объяснил, что они с Чэпом воевали в Северной Африке в одно и то же время.
— Чэп всучил мне эту книгу на эвакуационном пункте в тунисском Сфаксе, когда мы ожидали санитарный корабль, направлявшийся в Каир. Всех больных и раненых вынесли на пирс и сложили штабелями на носилках. Помню, ветер был таким холодным, что трудно себе и представить. А мы могли только истекать потихоньку кровью и рассказывать друг другу байки.
Первая книга? Может быть, он имел в виду книгу Стайна?
— Я тогда удивился, что Чэп имел при себе рукопись. Конечно, в тот момент мне было не по силам прочитать ее. У меня имелись серьезные проблемы с дыханием. Но, помню, я подумал: либо этот офицер сошел с ума, либо он чемпион среди писателей.
Еще через несколько минут Александра познакомила меня с вдовой того молодого немецкого лейтенанта, чью жизнь Чэп спас в проходе Тебага. Эта леди рассказала мне, что в начале пятидесятых годов Чэп отыскал ее мужа во Франкфурте. Оказывается, в то время были организации, которые помогали людям в подобных поисках. Два бывших фронтовика стали близкими друзьями. Они гостили друг у друга каждое лето.
— Теперь мы с Роуз получили еще одну общую связь, — сказала леди.
Я редко встречал таких симпатичных женщин, как эта восьмидесятилетняя дама.
Чуть позже мне удалось пообщаться с Джоком — с шурином Чэпа. Джок произнес панегирик. Я приведу здесь один пассаж из его речи:
Чэп издавал не только молодых английских писателей, но и зарубежных авторов. Это были переводные книги — большая редкость в наше время. Чэп не являлся религиозным человеком. До нынешнего дня я никогда не видел его в церкви. Он считал своей религией литературу. Он верил в написанное слово, в общение души с душой, которое происходит между писателем и читателем в безмолвном пространстве, ограниченном обложкой.
Чэп благоговел перед романами. Для него проза была не просто средой развлечения или отвлечения (хотя он вдоволь поработал в этих жанрах). Чэп считал прозу полем, на котором опыт одной персоны произрастает и питает собой остальных людей. Ни одна другая среда общения не обладает такой мощной и настоятельной силой. Чэп видел в романах некую универсальность — уровень мастерства, который недоступен людям, но прикосновение к которому через воображаемые переживания других персон открывает нам общие черты разделенных рас, племен, народов и даже исторических эпох.
Универсальность и симпатия. Вот качества, которым он служил. Вот истинные боги Чэпа. И, говоря о нем, я могу сказать, что он воплощал в себе эти достоинства в более чистой и полной мере, чем любой другой известный мне человек.
В заключение я хотел бы рассказать вам об одном эпизоде из жизни моей сестры Роуз и этого достойного мужчины, который обожал ее всю свою жизнь. Наверное, кто-то из вас слышал о ссоре между Чэпом и мной в студенческие годы. Мы повздорили с ним прямо здесь на Хай-стрит, когда я застал его с Роуз при обстоятельствах, вполне невинных для нынешнего мира, но которые в те дни считались вопиющими и непорядочными. Я схватил сестру за руку и потащил ее за собой. Она обругала меня, вырвалась и подбежала к Чэпу. Я помню, как он обнял ее за талию и посмотрел мне прямо в глаза. «Твоя сестра теперь со мной, Джок», — сказал он. И они были вместе шестьдесят лет — все эти долгие годы. Я уверен, что их союз будет длиться вечно.
Роуз уделила мне несколько минут. Я спросил ее о сне Чэпа — о кошмаре, в котором тело его матери,
