упреков он вдруг задрал подбородок вверх и издал продолжительный крик дикой радости.
— Чэпмен, дружище, давай напьемся до поросячьих соплей!
Похоже, мой отзыв оказался именно таким, на который он надеялся.
— О Боже, если бы твоя похвала напоминала сахар дрессировщика, я прыгнул бы в отчаянии в стремительную реку.
В тот день я не мог составить ему компанию: у меня намечались сдача двух зачетов и тренировка по гребле.
— Стайн? Почему ты дал мне прочитать эту рукопись? И к чему была такая спешка?
— Потому что я отправляюсь служить в армию, — ответил он.
Тем же вечером он сел на поезд и уехал в Элдершот. Шел февраль 1939 года. До войны с Гитлером оставалось полгода.
Стайн записался в рядовые, но его вскоре отозвали из части и назначили на офицерскую должность. Он был приписан к Королевской конной артиллерии, которая наряду с гвардейскими полками считалась самым престижным войсковым подразделением. В конце лета мы решили отпраздновать его карьерный рост и собрались в пабе «Мельбурн» у Рыцарского моста. Джок был со своей возлюбленной Шейлой, а я — с его сестрой Роуз. Стайн, новоиспеченный OCTU,[23] приехал из Сэндхерста, где располагалось его офицерское училище. В форме артиллериста и с лычками младшего лейтенанта он выглядел браво и по-военному.
— У вас там действительно лошади? — поинтересовалась у него Роуз. — В Королевской конной артиллерии?
— Лошади? Да Бог с вами! Спасибо, что хоть артиллерия имеется!
Стайн отправлялся в Египет. Армия Вейвелла на Ниле защищала Каир и Канал от тринадцати дивизий фашистов Муссолини, которые превосходили наших парней по численности в пять (а то и в десять) раз и уже захватили Киренаику. Стайн развлекал нас рассказами о своем обучении. Его готовили как командира батареи — офицера, чья роль заключалась в наблюдении за падением снарядов и корректировке огня двадцати пяти 37-мм пушек. Он говорил о «фронтальном обзоре» и «времени на цель». Для меня эти термины были такими же непонятными, как греческий язык, но Стайн, к его и нашему с Джоком удивлению, разбирался в них со знанием дела. Его корабль отплывал через двадцать дней; Стайн намеревался провести оставшуюся часть отпуска с семьей в Колликотте.
— Чэп? Ты сделаешь кое-что для меня?
Он передал мне свою рукопись. Роуз нахмурилась.
— Вы не находите эту просьбу странной? — спросила она. — Стайн, я не вынесу, если вы, уезжая на фронт, предвидите для себя какой-то ужасный конец!
— Ну, что вы, дорогая, — ответил он. — Я переживу всех вас, вместе взятых.
Выше уже упоминалось, что Роуз была младшей сестрой моего друга. Пока мы учились в Магдалене на первом курсе, по выходным дням к Джоку из Лондона приезжала его девушка. Чтобы придать ситуации благопристойный вид, Шейлу всегда сопровождала Роуз. Вот так мы с ней и познакомились.
В тот период времени я был девственным в квадрате или даже в кубе, если такое возможно. Концепции секса или любви казались мне абсолютно непостижимыми. Кроме матери, я не знал ни одной женщины — и уж тем более девушки, которая проявила бы ко мне симпатию. Мои поверхностные представления об отношениях со слабым полом были почерпнуты только из книг. Роуз изменила это. С первых мгновений нашей встречи я почувствовал, что она видит меня насквозь — точнее, оценивает некую суть, недоступную для моего восприятия. Она как бы видела не только нынешнего «меня», но и того, кем я стану в будущем. И обе эти части понравились ей. А я, впервые увидев Роуз, счел ее самым восхитительным из всех созданий, на которых когда-либо останавливался мой взгляд. Кроме того, она обладала потрясающим умом. Я никогда не встречал еще девушки, которая заставляла бы меня смеяться. Роуз не боялась никого и ничего — в том числе и меня. Я был ошеломлен ее смелостью и доверием. Я не мог вообразить более достойной женщины, чем она, и не смел ухаживать за ней, считая подобное действие такой же фантастикой, как полеты к луне. Самой сильной эмоцией, которую я чувствовал по отношению к ней, было желание защищать ее от всех бед на свете. Она казалась мне такой бесценной, что ради нее я без колебаний пошел бы в огонь и в воду. Конечно, я не признавался в этом ни себе, ни ей. Мы совершали длительные прогулки по лужайкам колледжей или плавали на лодке по Исис и Червеллу.
Однажды чудным вечером я управлял шестом на нашей маленькой арендованной лодке. Когда мы проплыли мост Магдалены, Роуз вытянулась и опустилась спиной на лавку, сложив на груди ладони. На меня нахлынул ужас. Шест замер в моих руках. Я чувствовал, что погружаюсь в обморок. Роуз тут же села и, схватив меня за пояс, помогла удержать равновесие.
— Что с тобой? — спросила она.
Мне потребовалось несколько минут (не говоря уже о паре пинт в пивной «Исток реки»), чтобы осмыслить ситуацию. Там, в лодке, Роуз приняла позу, которая напомнила мне мать в моем страшном сне. Мне пришлось рассказать ей о кошмаре, о смерти матери и о своей убежденности, что я не спас своих родителей, так как был слишком юным и маленьким.
— А как выглядела твоя мама? — спросила Роуз.
Я знаю, ей хотелось выяснить, насколько она похожа на нее. Но даже сейчас, вспоминая то время, я могу сказать, что Роуз имела совершенно другие черты. Моя мать походила на меня. Она была черноволосой ирландкой, с «мрачным дьяволом» внутри — так отец называл ее ворчливую депрессию, в периоды которой ничего уже не помогало. Мне верится, что, когда я увидел ее безжизненной на хирургическом столике, она выпустила этого дьявола на волю. Или, возможно, он одержал над ней полную и окончательную победу.
— У тебя действительно имеется одно сходство с моей матерью, — сказал я Роуз.
Эта истина пришла ко мне в голову, как только первые слова сорвались с моих уст. Я признался Роуз, что они обе казались мне неземными существами, как будто созданными из эфира и прилетевшими на землю из другого мира.
— Ну, перестань, прошу тебя! — ответила она со смехом.
— Я серьезно. Вы обе обладаете какой-то античной красотой. Ты не из этого века, Роуз. И не говори, что я первым сказал тебе это. В тебе чувствуется благородство артурианской эпохи. Оно сразило меня наповал. Вот почему мне хочется защищать тебя. Я принимаю этот вызов, хотя и не могу сказать, откуда он исходит.
Роуз засмеялась, но она поняла, что мои слова шли от сердца.
— В том сне моя мать не просто женщина, но и нечто большее. Ее возвышенная чистота напоминает архетип или персонаж из мифа. В тебе это тоже присутствует.
Я рассказал ей о том, как Стайн интерпретировал железный наряд в моем повторяющемся сне — что это были доспехи рыцаря. Роуз отнеслась к его трактовке серьезно.
— Ты боишься, что не сумеешь предоставить мне свою защиту? — спросила она.
— Да, — признал я. — Меня ужасает такая возможность.
Если вы молоды и бедны, вам часто некуда идти. Мы с Роуз не имели личных комнат, автомобиля или крова, где могли бы укрыться от непогоды. Сейчас мне кажется, что мы все время были на природе. Романтика студенческих лет. Несколько раз Стайн давал нам приют. Он приглашал нас на чай, а затем придумывал повод и оставлял меня наедине с любимой, хотя, естественно, я тут же погружался в пучины смущения и абсолютно ничего не делал.
Когда я познакомился с Роуз, она была обручена с другим парнем — с двадцатичетырехлетним флотским офицером. Она никогда не рассказывала мне о нем. Я узнал все от Джока. Похоже, мне уже не вспомнить название корабля, на котором служил тот моряк, но какую бы миссию он ни выполнял, в ней была притягательная таинственность. И еще он имел деньги. Однако Роуз по какой-то причине выбрала меня. Я чувствовал, что нравился ей больше, чем тот парень. Я с самого начала знал, что мы поженимся и что ее семья изо всех сил будет противиться нашему браку. Меня это мало беспокоило. Мы с Роуз соединились бы узами любви как при их благословении, так и без оного.
А какие письма мы писали друг другу! Длинные, обстоятельные и романтичные. Мне потребовалось несколько недель, чтобы собраться с духом и перейти в приветствии от «уважаемой мисс Маккал» к «моей
