скамейку, на которой целыми днями сиднем сидел сторож дочкиной квартиры Зюня Каплан, но и на дорожке, и на скамейке я встретил чужих людей, которые курили, караулили свои свертки и пластиковые мешки с продуктами, ласкали своих пушистых баловней-пекинесов, а иногда кое-кто оглашал тихие окрестности въевшимся в кровь импортным сквернословием.
Но всякий раз, когда я проходил мимо платана, а проходил я мимо него чуть ли не через день, то заслуженного строителя Украины Зиновия Каплана там не заставал.
Томимый дурными предчувствиями, я старался менять график своего прохода через скверик мимо скамейки, но картина, к великому сожалению, не менялась.
Видно, жена Зюни Люся — вторая сторожиха квартиры дочери Дианы Луценко — снова захворала, а у внучки Лиоры в университете начались зачеты и экзамены, и, кроме самого Зюни, за больной некому ухаживать.
Может, и сам старик занемог. Не богатырь же… Как никогда, мне вдруг захотелось доиграть с ним отложенную партию или попробовать взять реванш в новой, снова пожертвовать своими пехотинцами и попасть под связку, которая неизбежно ведет к потере качества и позорному проигрышу…
Но моим хотениям, к несчастью, не суждено было сбыться.
На одном из уличных фонарей близ улицы имени Мордехая Анилевича мне бросилось в глаза развевающееся на ветру похоронное извещение с оборванными не ветром, а злоумышленником краями, обычным в таких случаях благословением памяти и до ужаса знакомой фамилией — “Зиновий Каплан”.
Опустив голову, я постоял возле фонаря, а потом направился, словно к надгробию, к скамейке, сел и вдруг среди кучки окурков, стаканчиков из-под мороженного, брошенных полиэтиленовых мешочков с надписью “Зиль везоль” — “Самые дешевые товары” — увидел тонкую, почти растоптанную веточку с жухлыми, полуживыми листочками, которой Зюня столько лет обмахивался, отпугивая настырных, израильских мух.
Я бережно поднял ее, как реликвию, с земли, очистил от пыли и в сумраке, опустившемся на разгоряченный город, медленно и суеверно стал ею обмахиваться. Мухи уже давно спали беспробудным сном, и я толком не знал, кого же я в тот вечер отпугивал доставшейся мне в наследство от Зюни веточкой — может, собственное бессилие что-то изменить и вернуть назад, может, избавляющее от тревог и дурных предчувствий беспамятство, а может, подкрадывающегося тихой сапой “малхемовеса”, с которым еще никому не удалось сыграть вничью и разойтись миром…
