пляж, — подумал он. — Но там уже такая жарища…И потом, вдруг мне повезёт сегодня?»
Что ж, ему почти повезло. В кухне вдруг что-то загремело, и высокий, сердитый девчоночий голос крикнул:
— Чёртово отродье, куда ты смотрел?! Стоит тёте отвернуться…Это же не мясо, а пепел! — И тут же звук подзатыльника, и удаляющаяся куда-то в недра дома перебранка детских голосов.
Широко раскрыв глаза, Аксель весь превратился в слух. Две минуты тишины…Три…Пять…Ну вот, можно снова прикрыть глаза, передвинуться по ступеням чуть подальше от воды вслед за уползающей тенью и вспоминать дальше….
ГЛАВА II. СОБАЧЬИ ПРИХОТИ
Всё-таки, как ни крути, а совсем без волшебства не проживёшь. И неважно, что замечаешь это ты один. Действительно, как иначе беседовать с человеком на его родном языке, о котором сам ты не имеешь ни малейшего понятия, думал Аксель, раскидываясь на тёплой ступеньке и блаженно жмурясь. Солнце жгло его светлые волосы и брови, которые на фоне загара стали почти золотистыми. Солнце…Враг и друг. Кругом друзья или враги, и разбирайся всё время, где кто, — хуже, чем с кофейной гущей сеньоры Мирамар. А насколько проще было бы достигать каких только хочешь целей, если б не этот добровольный запрет на колдовство?
— Даже не вздумай! — жёстко, чуть ли не угрожающе сказал ему Хоф в первый же раз, когда они остались в его кабинете наедине. — Даже мысль эту из головы выбрось! Если начнёшь заниматься этим — уже не остановишься. Просто не сможешь…А хоть бы даже и смог, неужели ты думаешь, что Кри проявит такую же выдержку, глядя на тебя? Ты умный парень, Акси, и легко представишь себе, чем подобные вещи кончатся для вас, да и для меня, между прочим, — многозначительно добавил он.
— Ты-то тут при чём? — со вздохом спросил Аксель, догадываясь об ответе.
— Как при чём? Во-первых, я — офицер полиции. И я не доложил о вас под предлогом, что меня, видишь ли, сочтут за сумасшедшего…
— Под предлогом? — удивлённо перебил Аксель. — Ничего себе предлог!
— А во-вторых… — продолжал Хоф, будто не слыша. — Ты забыл, о чём мы с тобой всю ночь проговорили, стоя над Кри, которая после драки с этой мумией металась в лихорадке? Если вас поймают на колдовстве, — что рано или поздно непременно случится, — мир испытает потрясение, равное… — комиссар сделал паузу, подыскивая нужное сравнение, и, явно не найдя его, вздохнул. — Потрясение, которого он не знал с начала времён. С тех пор, как существует человечество! И все мы окажемся в тюрьме, пусть даже почётной, возможно даже, с цветами и ковровыми дорожками, где кругом, помимо охраны, будет ещё вечное оцепление из репортёров. Либо же нас и впрямь объявят сумасшедшими, и упрячут так, что ни один репортёр никогда не отыщет. Но, в любом случае, своё правительство будет требовать от нас колдовства, а другие правительства постараются выкрасть нас или убить. Скорее убить, чем выкрасть, если принять во внимание, как здорово нас будут стеречь, — уточнил он. — Нравится прогноз?
— Не очень, — признал Аксель. — Но…мы же будем сильнее всех, Отто! Мы сможем вырваться из любой тюрьмы, защититься от всех убийц! Сможем… — Он поднял голову, словно только сейчас осознав всё своё могущество, и его глаза засияли. — Сможем сами всеми управлять! Да так, что никто и не заметит! Нет, правда, — заторопился Аксель, порозовев от какого-то нового, лихорадочного возбуждения, — мы заставим всех забыть, что мы волшебники…Пусть помнят только наши указания!
— А сам-то ты хотел бы, чтоб с тобой так поступил какой-нибудь чужой волшебник? — спокойно спросил комиссар. — Чтоб кто-то пришёл и превратил тебя в куклу? Чем же ты лучше Штроя и Фибаха, малыш?
Аксель понурился. Тем более, что Хоф ещё никогда не называл его малышом.
— Ну, а насчёт «заставить всех забыть»… — вздохнул Хоф, разглядывая в окно тихую мюнхенскую улочку, погружённую в вечернюю дрёму. — Ты прав, это можно сделать. Раз, два, десять…Но придёт день, когда ты уже не захочешь, чтоб окружающие забыли, кто ты. Устанешь от вечного одиночества…Мне на своём веку приходилось хранить немало тайн — своих и чужих, — и, скажу тебе, ничто не является столь тяжким бременем, как тайна. Ведь ты уже сейчас не чувствуешь себя таким, как твои школьные друзья. Я прав? — Он остро взглянул в глаза мальчику. Тот медленно кивнул.
— Какой ты удивительный, Отто, — сказал Аксель. — Ты словно бы уже много-много раз попадал в плен к волшебникам. Вот и знаешь всё заранее…
— Если я удивительный, то ты, Акси, наблюдательный. Да, я уже попадал в плен к волшебникам.
— Так вот оно что! — задохнулся от возмущения Аксель. — И ты молчал!
— Семь Смертей в космосе — это ужасно, — сказал комиссар. — Никогда не забуду… Черепа, балахоны, косы…брр! — Он содрогнулся — во второй раз за всё то время, что знал его Аксель. (В первый раз он видел Хофа таким, когда Смерти под действием заклятия помчались к Земле, и стало ясно, что Шворку их не догнать). — Но я хотя бы ожидал этого. И все они были похожи друг на друга…По сути дела, перед нами была одна Смерть. Одна на всех. А вот как выглядит Жизнь? Лично моя, к примеру? Она-то ведь тоже где-то прячется, и вот она, Акси, — самая сильная волшебница…Кто знает, страшная, или нет? Я и сейчас у неё в плену. А ты в плену у своей жизни.
— И так будет всегда?
— Я знаю только одно средство ослабить этот плен: постараться понять чью-то чужую жизнь. Вот когда мы помешали тем Семерым убить всё живое, в тот момент мы были свободны, правда?
— Жизнь… — протянул Аксель. Он закрыл глаза, словно представляя себе что-то или кого-то, вздохнул, улыбнулся и, открыв их, сказал: — Моя Жизнь выглядит хорошо! И что…совсем-совсем ни капельки нельзя поколдовать? — вдруг жалобно вырвалось у него. Комиссару даже показалось, что Аксель вдруг подумал о какой-то совершенно упоительной возможности, от которой он просто не в силах отказаться.
Хоф опустил руку ему на плечо.
— Только в случае прямой угрозы, — мягко сказал он. — Я понимаю тебя, Акси. Такой соблазн! В твои-то годы…Но ты должен стать сильнее этого. Кстати, я почти уверен, — добавил он, медленно садясь на подоконник, — что спасаю тебя от изрядной скуки…В мире, где всё доступно, ничего по-настоящему не хочется. Сам я не пробовал, но мне кажется, иначе и быть не может.
И Аксель в который раз поверил ему на слово.
Они выполнили обещание, данное Хофу. Кри даже не пришлось толком уговаривать, чего мальчик, говоря по правде, не ожидал. Наверное, была уже сыта колдовством, а может, это было связано с её теперешней постоянной унылостью, которую она пыталась скрывать от родителей и Акселя.
Но разве скроешь что-нибудь от мамы! Да и папу нелегко сбить с толку, хотя он иной раз не торопится показывать догадливость. Аксель постоянно замечал, что родители еле слышно шепчутся вечерами, и пару раз видел, как фрау Ренате тихонько разговаривает с Кри — то в своей комнате, то в её. Правда, у девочки было необычно замкнутое выражение лица. Сам Аксель уже привык к нему, но чтобы такую же неудачу потерпела мама…Этого не должно, не может быть! И, убеждаясь, что может, Аксель испытывал сильное чувство вины, хотя вроде бы и он, и все остальные ни в чём перед Кри не виноваты.
Тихую, печальную атмосферу, воцарившуюся в семье после возвращения детей, намного скрашивало присутствие Шворка. Не говоря о том, что пёс был всегда весел и дружелюбен, уже сам факт его существования много значил. Ещё бы! Родители, несмотря на свидетельство Хофа, пожалуй, всё-таки не поверили бы ни одному слову из рассказов Акселя и Кри: просто решили бы, что свихнулись все трое, натерпевшись лишений в Альпах. Но попробуй усомнись, когда тебе представляют говорящего пуделя, который вдруг с невинным выражением на морде начинает пухнуть, заполнив собой всю комнату, затем выплёвывает на тебя из пасти сеть голубых огней, и ты оказываешься у него в брюхе! Точнее, в «салоне желудка» (прозванном так с лёгкой руки Акселя), в мягком кресле, перед столиком с изысканной, прямо-таки королевской посудой, где появляется заказанный тобой волшебный обед. К изумлению детей, духи не отключили линию доставки, и Шворк по-прежнему мог добывать из воздуха какие угодно вещи и еду. Ещё больше дивился этому Хоф, полагая, впрочем, что подобное обслуживание «не к добру».
