МЕРЛЕ И КОРОЛЕВА ФЛЮИРИЯ
РУСАЛКИ
Гондола с двумя девочками выскользнула из бокового канала и замерла на воде. Надо было переждать, пока по Большому каналу промчатся гоночные лодки, да и потом не стоило сразу лезть в толчею скопившихся у берегов гондол и баркасов. Гондольер решил не торопиться.
— Скоро поедем, — успокоил он пассажирок, не выпуская из рук весло. Вы не очень спешите?
— Нет, — ответила Мерле, старшая из девочек. На самом же деле она очень волновалась и сгорала от нетерпения.
Всю последнюю неделю в Венеции только и говорили о предстоящей регате на Большом канале. Устроители гонок заранее оповестили всех о том, что на этот раз в лодки будет впряжено столько русалок, сколько город в своей жизни не видывал.
«Рыбабешки», — так презрительно называли русалок жители Венеции. Это было еще не самое обидное прозвище из тех, которыми их награждали, особенно с тех пор, как прошел слухи о том, что они служат египтянам. Впрочем, мало кто принимал всерьез уличную болтовню, — всем было известно, что войска Фараона истребили в Средиземном море не одну сотню морских дев.
В регате на старт у южного устья Большого канала возле Дворца Стеччини вышли десять лодок. Каждую из этого десятка должны были тащить десять русалок.
Сто русалок! Такого никогда еще не было. «Ла Серениссима», Ее Светлость, как называли венецианцы свой город, дождалась невиданного представления.
В каждую лодку русалки были запряжены веером, причем упряжь была так крепка, что не могла поддаться их острым, как иглы, зубам. На пешеходных набережных по обеим сторонам канала, а также на всех балконах и в окнах дворцов теснился народ, жаждавший поглазеть на диковинное зрелище.
Волнение Мерле, как ни странно, не было связано с грандиозной регатой. Волновалась она совсем по иной причине. Куда более серьезной, чем эти гонки, — как ей казалось.
Гондольер выждал еще две-три минуты и направил свою стройную черную гондолу прямо через Большой канал к устью противоположного небольшого канала. Он едва сумел увернуться от здоровенной шлюпки каких-то вельмож, которые воплями и криками подгоняли собственную русалочью упряжку, стараясь догнать участников регаты.
Мерле то и дело приглаживала рукой свои длинные темные волосы, но ветер снова швырял их ей в лицо. Она была лет четырнадцати, ростом не большая и не маленькая, но тощая, как щепка. В сиротском приюте все дети были такими, кроме, наверное, пузатого Руджеро, но ведь он больной, — так почему-то считали надзиратели. А разве больной будет каждый вечер забираться на кухню и слизывать до капли все, что приготовлено на ужин?
Мерле глубоко вздохнула. Ей вдруг стало жаль плененных русалок. Верхняя часть тела у них, как и у всех людей, покрыта кожей, да такой белой и гладкой, какую, наверное, знатные дамы день и ночь себе у Бога вымаливают. Волосы у русалок длинные, потому что у них считается позором коротко стричься, — даже их хозяева, люди, уважают этот русалочий обычай.
Основное отличие русалок от обыкновенных женщин — их мощный рыбий хвост, который начинается от самых бедер. Длиной этот хвост никак не меньше двух метров, гибкий, как кнутовище, мощный, как гепард, и блестящий, как серебряная посуда в сокровищницах городских Правителей-дожей.
Вторая отличительная и очень пугающая людей особенность русалок — их огромный толстогубый рот, рассекающий лицо как открытая рана. В остальном же русалочьи лица не отличаются от человеческих, а красотой глаз даже их превосходят. Прекрасные глаза русалок воспеты в стихах и из-за них многие влюбленные юнцы по своей доброй воле нашли успокоение на дне морском. Как бы там ни было, в лицах русалок обнаруживается больше сходства с мордами животных, чем с людскими физиономиями. Когда русалочья — от уха до уха пасть раскрывается, их голова будто раскалывается надвое. Челюсти у них усажены рядами острых и тонких зубов, похожих на иглы из слоновой кости. Если кто-то полагает, что встреча с акулой — это самое страшное приключение в открытом море, тот, значит, еще не заглядывал в пасть русалки.
Вообще о русалках известно немногое. Знают, что они прячутся от людей. Для многих венецианцев в те времена этого было достаточно, чтобы устраивать на них охоту. Для молодежи не было лучшей забавы, чем гоняться за юными наивными русалками, заблудившимися в лабиринте венецианских каналов. Если, бывало, одну из них парни загонят до смерти, такое, конечно, не одобрялось, но озорников никто не осуждал.
Чаще всего русалок отлавливали и содержали в аквариуме при Арсенале, пока они зачем-нибудь не понадобятся. Обычно о них вспоминали, когда предстояли лодочные гонки, реже — когда хотелось отведать ухи. Об изумительно вкусном супе из русалочьих хвостов ходили легенды; говорили, что он вкуснее великолепных соусов из левиафана и сирен.
— Мне их жалко, — сказала вторая девочка, та, что сидела рядом с Мерле в гондоле. Она тоже была очень худой, можно сказать, — костлявой. Светлые, почти белые волосы доходили ей до пояса. Мерле ничего не знала о своей спутнице, разве лишь то, что она тоже из сиротского приюта, но из другого квартала Венеции. Ей было тринадцать лет, на год меньше, чем Мерле. Она сказала, что ее зовут Юнипой.
Юнипа была слепой.
— Тебе жалко русалок? — спросила Мерле.
Слепая девочка кивнула.
— Я слышала их голоса.
— Они же не говорят.
— Нет, под водой они даже поют, — возразила Юнипа. — И сейчас пели. У меня хороший слух. Знаешь, как у многих слепых.
Мерле уставилась на Юнипу и долго молчала, пока не сообразила, что так вести себя неприлично, даже если собеседница тебя не видит.
— Да, — наконец проговорила Мерле, — мне их тоже жалко. Они какие-то… Я не знаю, как сказать, какие-то грустные. Будто потеряли что-то очень дорогое для себя.
— Может, свободу? — вмешался гондольер в разговор.
— Нет, гораздо большее, — возразила Мерле. Она подыскивала слова, чтобы выразить свою мысль. — Наверное, способность радоваться.
Это было не совсем то, что ей хотелось сказать, но уже ближе к смыслу.
Мерле была убеждена, что русалки такие же люди, как она сама. Даже смышленее, чем иной из приютских надзирателей, и умеют чувствовать. Они, конечно, другие, но это никому не дает права считать их животными, запрягать в лодки или преследовать в Лагуне.
Горожане поступают с русалками очень жестоко и совсем не по-человечески. Вспомнить только все те гадости, которые про них говорят. Мерле вздохнула и огляделась.
Гондолы одна за другой, как большие ножи, взрезают изумрудно-зеленую воду. В узких боковых каналах вода не шелохнется, а на Большом канале порой поднимаются высокие волны. Однако в трех- четырех кварталах от центральной водной артерии Венеции всегда царит полнейшее спокойствие. Фасады здесь подступают к самой воде. Все дома, как правило, четырехэтажные. Лет двести тому назад, когда Венеция еще была крупнейшим торговым центром, товары выгружались в дома богатых купцов прямо из каналов. Теперь же большинство старых зданий пустует, во многих окнах нет света, а деревянные ворота стоят наполовину в воде и сгнивают от сырости. Но в упадок город стал приходить еще до того, как был отрезан от мира осаждающими его войсками египтян. Не во всем был виноват возвращенный к жизни Фараон и его военачальники-сфинксы.
— Львы! — вдруг произнесла Юнипа.
Взгляд Мерле скользнул вдоль берега к ближайшему мосту. Нигде не было видно ни одной живой
