Я клал в кофе сахар и тут услышал, как звякнул колокольчик -- еле слышно, но мне обычно достаточно, чтобы насторожиться и выйти в библиотеку.
Я зажег свет: у дверей, за тяжелым истовым стеклом меня дожидалась девчонка.
Я вздрогнул.
Не считая невероятно нежного, очень красивого лица и длинных черных волос, падавших на плечи смерчем летучих мышей, чувствовалось в ней и что-то необычное: сначала я просто не понял, что именно, -- таким идеальным лабиринтом оказалось это лицо, что я немедленно заблудился и потерял ту тревожную вещь из виду.
Она не стала на меня смотреть, пока я возился с замками. Подмышкой она что-то держала. Что-то в пакете из оберточной бумаги напоминало книгу.
Еще одна книга для пещер.
-- Здравствуйте, -- сказал я. -- Входите, пожалуйста.
-- Спасибо, -- ответила она и робко вступила в библиотеку. Я удивился тому, как неловко она движется. На меня она даже не взглянула, да и библиотеку осматривать не стала. Казалось, она смотрит на что-то другое. То, на что она смотрела, не стояло передо мной, не торчало у меня из-за спины и не маячило сбоку.
-- Что у вас там? Книга? -- спросил я, как подобает любезному библиотекарю, чтобы она не чувствовала себя скованной.
Какое нежное у нее лицо: губы, глаза, нос, подбородок, овал щек -- все прекрасно. На нее было почти больно смотреть.
-- Да, -- ответила она. -- Надеюсь, я вас не потревожила? Уже поздно.
-- Нет, -- сказал я. -- Нет-нет, что вы. Нет. Прошу вас -- сюда, к столу, я занесу ее в Гроссбух Библиотечного Фонда. У нас здесь так принято.
-- А я все думала, как вы будете это делать, -- сказала она.
-- Вы пришли издалека? -- спросил я.
-- Нет, -- ответила она. -- Я только что с работы.
На себя она тоже не смотрела. Сам не знаю, куда, но на что-то она смотрела очень пристально. Наверное, та вещь, на которую она смотрела, находилась у нее же внутри. Силуэт, который могла видеть только она.
Очень неловко она подступила к столу -- потрясающе неловко, но мимолетная нежность ее лица, словно оставленные приливом озера, вновь увела меня прочь от ее неловкости.
-- Я очень надеюсь, что не потревожила вас. Я знаю, что уже поздно, -- сказала она без особой надежды в голосе, а затем оторвала взгляд от того, на что смотрела, и со скоростью света перевела его на меня.
Она потревожила меня, но не так, как сама опасалась. Нечто неестественное текло и изменялось в ней, но что именно, я понять не мог. Лицо ее, будто круг зеркал, уводило меня прочь от этой штуки.
-- Да нет, что вы. Это моя работа, она мне нравится. Я не хотел бы оказаться ни в каком другом месте -- только здесь.
-- Что? -- переспросила она.
-- Я люблю свою работу, -- сказал я.
-- Хорошо, что вы счастливы. -- Слово «счастливы» она произнесла так, точно разглядывала его с огромного расстояния в телескоп. Слово прозвучало в ее устах небесно -- обнаженно, как в Галилее.
И тут я понял, что в ней казалось так невероятно странно. Лицо -- нежное, изумительное, а тело по сравнению с хрупкостью этого лица развито просто фантастически.
У нее были большие, полностью созревшие груди, до невозможности тонкая талия, а большие округлые бедра сужались к длинным величественным ногам.
Очень чувственное тело подстрекало к похоти, боттичеллиево лицо -- отправляло разум в странствия по божественному.
Она вдруг догадалась, что я признал ее тело. Вспыхнув от огорчения, она сунула руку в пакет и вытащила книгу.
-- Вот моя книга, -- сказала она.
Она положила ее на стол и едва не отскочила. То есть, собиралась отскочить, но передумала. Снова глянула на меня, и я почувствовал, как кто-то выглядывает из нее, словно тело ее -- замок, в котором живет принцесса.
Книга была в простой коричневой обложке, названия не значилось. Больше всего она походила походила на кусок голой земли, опаленный замороженным жаром.
-- О чем она? -- спросил я, держа книгу в руке, -- ненависть словно сочилась из-под обложки.
-- Она вот об этом, -- ответила девушка и внезапно, чуть ли не истерично расстегнула пальто и распахнула его, точно тяжелую дверь в какие-то кошмарные казематы, набитые пыточным инструментом, болью и лихорадочными признаниями.
На ней был синий свитер, юбка и черные кожаные сапоги по моде времени. Тело, фантастически крепкое и развитое под этой одеждой, заставило бы кинозвезд и королев красоты истечь от зависти протухшим гримом.
Она представляла собой идеальное воплощение мечтаний западного человека этого столетия о том, на какую женщину ему приятно смотреть: большие груди, крохотная талия, широкие бедра, длинные ножки всей этой мебели из «Плэйбоя».
Она была настолько красива, что спецы по рекламе превратили бы ее в национальный парк -- если бы только дотянулись до нее своими лапами.
Ее голубые глаза вдруг вскипели, как озерцо под натиском прилива, и она разрыдалась.
-- Это книга о моем теле, -- сказала она. -- Я ненавижу его. Оно для меня слишком велико. Это чужое тело. Не мое.
Я полез в карман, вытащил носовой платок и шоколадку. Когда людям плохо, когда их что-то тревожит, я всегда говорю им, что все будет в порядке, и даю шоколадку. Они удивляются. Шоколад вообще полезен для здоровья.
-- Все будет хорошо, -- сказал я.
Я дал ей батончик «Млечный путь». Потрясенной рукой она взяла шоколадку и уставилась на нее. Еще я дал ей платок.
-- Вытрите глаза, -- сказал я. -- И съешьте шоколадку, а я пока налью вам шерри.
Пытаясь снять обертку, она рассеянно вертела в руках батончик, точно он был устройством из далекого будущего века, а я сходил за шерри. Мне показалось, что выпить не повредит обоим.
Когда я вернулся, она доедала шоколадку.
-- Правда, вкусно? -- улыбнулся я.
Этот нелепый шоколадный батончик все же заставил ее улыбнуться и даже чуть было не посмотреть на меня.
-- Прошу вас, присядьте, -- сказал я, показав на стулья, расставленные вокруг стола. Она села так, словно тело ее было на шесть дюймов больше ее самой. Она уже сидела, а тело еще только садилось.
Я налил два стаканчика шерри «Галло» -- это все, что может позволить себе библиотека, -- и тут наступило неловкое молчание: мы просто сидели и пили шерри маленькими глотками.
Я хотел сказать ей, что она очень красивая девушка, что не стоит так расстраиваться из-за тела, что она неправа, что нельзя так себя изводить, -- но сразу же передумал.
Не это ей хотелось слышать, и не это на самом деле мне хотелось говорить. В конце концов, я кое-что соображаю. Ни ей, ни мне не хотелось слышать то, что я собирался сказать.
-- Как вас зовут? -- спросил я.
-- Вайда. Вайда Крамар.
-- А как вам больше нравится называться -- Вай или Айда?
Она опять улыбнулась.
-- Лучше просто Вайда.
-- Сколько вам лет?
-- Девятнадцать. Скоро исполнится двадцать. Десятого.
