после загашу и тебя, и твоего паскудёнка.
Господин Неймлес смотрел на страшного человека совершенно спокойно, зато у Скорика от ужаса отвисла челюсть. Здрасьте вам, домаскарадились!
– Перэстаньте пугать Мотю, он и так мишигер, – сказал Эраст Петрович. – И уберите эту вашу железяку. Сразу видно, господин бандит, что ви плохо знаете еврэев. Это такие хитрые люди! Ви себе обратили внимание, кого они к вам випустили? Ви видите здесь председателя попечительского совета Розенфельда, или ребе Беляковича, или, может, купца первой гильдии Шендыбу? Нет, ви видите старого больного Наума Рубинчика и шлемазла Мотю, которых никому на свете не жалко. Мне самому себя не жалко, у меня эта ваша жизнь вот здесь. – Он провёл ребром ладони по шее. – А «загасите» Мотю – сделаете большое облегчение его бедным родителям, они скажут вам: «Большое спасибо, мосье Упырь». Так что давайте уже не будем друг друга пугать, а побесэдуем, как солидные люди. Знаете, как говорят в русской дерэвне? В русской дерэвне говорят: ви имеете товар, у нас имеется купец, давайте меняться. Ви, мосье Упырь – молодой человек, вам нужны деньги, а еврэям нужно, чтоб ви оставили их в покое. Так?
– Ну так. – Упырь опустил руку с ножом, облизнул лоснящиеся губы. – Так ты ж залепил, что хрустов нет.
– Денег нет… – Старый Рубинчик, хитро сверкнув глазами, немножко помолчал. – Но зато есть серебро, очень много серебра. Вас устроит очень много серебра?
Упырь вовсе спрятал нож в сапог, захрустел пальцами.
– Ты не крути. Дело говори! Какое серебро?
– Ви себе слыхали про подземный клад? Вижу по блеску в ваших маленьких глазах, что слыхали. Этот клад закопали еврэи, когда приехали в Москву из Польши ещё при царице Екатерине, да простит ей Бог все её прегрешения за то, что не обижала наших. Теперь такое чистое, хорошее серебро уже не делают. Вот, послушайте, как звенит. – Он достал из кармана горстку серебряных чешуек, тех самых древних копеек (а может, не тех, а похожих – кто их разберёт) и позвенел ими перед носом у доилыцика. – Больше ста лет серебро лежало себе, и всё было тихо. Иногда еврэи брали оттуда понемножку, если очень нужно. А теперь нам туда доступа нет. Один хитровский поц нашёл наше сокровище.
– Слыхал я эту байку, – кивнул Упырь. – Выходит, правда. Ваши, что ль, каляку с семьёй порезали? Лихо. А ещё говорят, жид мухи не пришлёпнет.
– Ай, я вас умоляю! – рассердился Рубинчик. – Зачем ви говорите такие гадости, типун вам на язык! Ещё не хватало, чтобы и это свалили на еврэев. Может, это ви зарэзали бедного поца, почём мне знать? Или Князь. Ви знаете, кто такой Князь? О, это ужасный бандит. Не в обиду вам будь сказано, ещё ужасней вас.
– Но-но! – замахнулся на него Упырь. – Ты от меня настоящих ужастей ещё не видал!
– И не надо. Я и так вам верю. – Старик выставил вперёд ладони. – Дело не в этом. Дело в том, что господин Князь узнал про клад и ищет его днём и ночью. Теперь нам туда и сунуться боязно.
– Ох, Князь, Князь, – пробормотал Упырь и оскалил жёлтые зубы. – Ну, дед, сказывай дальше.
– А дальше – что дальше. Вот вам наше деловое прэдложение. Ми показываем вам то место, ви и ваши хлопцы выносят серебро, а после делим по-честному: половина нам, половина-таки вам. И это, поверьте мне, молодой человек, выйдет не двадцать тысяч, а много-много больше.
Упырь думал недолго.
– Годится. Сам всё вытащу, никого мне не надо. Только место укажите.
– У вас есть часы? – спросил Наум Рубинчик и скептически уставился на золотую цепочку, свисавшую из Упырева кармана. – Это хорошие часы? Они правильно идут? Ви должны быть в ерошенковском подвале, в самом дальнем, где такие кирпичные тумбы, нынче ночью. Ровно в три часа. Вот этот самый Мотя, бедный немой мальчик, встретит вас там и проводит куда надо. – Сенька поёжился под цепким змеиным взглядом, которым одарил его Упырь, и пустил с отвисшей губы нитку слюны. – И ещё хочу сказать вам одну вещь, напоследок, чтоб ви запомнили, – задушевным голосом продолжил старый еврей, осторожно взяв доильщика за рукав. – Когда ви увидите клад и перенесёте его в хорошее место, ви себе скажете: «Зачем я буду отдавать половину этим глупым еврэям? Что они мне сделают? Я лучше оставлю всё себе, а над ними буду смеяться». Можете ви так себе подумать?
Упырь завертел головой по углам комнаты – нет ли иконы. Не нашёл и забожился так, всухую:
– Да чтоб меня громом пожгло! Чтоб мне век на киче торчать! Чтоб меня сухотка взяла! Когда со мной по-хорошему, то и я по-хорошему. Христом-Богом!
Дед послушал-послушал, головой покивал и вдруг спросил:
– Ви знали Александра Благословенного?
– Кого? – вылупился на него Упырь.
– Царя. Двоюродного прадедушку нашего государя императора. Ви знали Александра Благословенного, я вас спрашиваю? По вашему лицу я вижу, что ви не знали этого великого человека. А я видел его, почти как сейчас вижу вас. То есть не то чтобы ми с Александром Благословенным были знакомы, ни боже мой. И он-то меня не видал, потому что лежал мёртвый в гробу. Его везли в Петербург из города Таганрога.
– Ты зачем мне про это толкуешь, дед? – сморщил лоб Упырь. – Чё мне твой царь в гробу?
Старик наставительно поднял жёлтый палец:
– А то, мосье разбойник, что если ви нас обманете, вас тоже повезут в гробу, и Наум Рубинчик придёт на вас посмотреть. Всё, я устал. Идите себе. Мотя отведёт вас куда нужно.
Отошёл в сторону, сел в кресло и опустил голову на грудь. Через секунду раздался тонкий, жалостный храп.
– Крепкий дедок, – подмигнул Сеньке Упырь. – Гляди, рыжий, чтоб ночью был, где ведено. Надуешь – я тебе язык вокруг шеи намотаю.
Повернулся по-кошачьи, мягко, да и вышел вон.
Едва внизу хлопнула дверь, как из-за шторы выскочили два еврея.
Затараторили хором:
– Что вы ему такое наговорили? Какое ещё серебро? Зачем вы это выдумали? Где мы теперь возьмём столько старинных монет? Это настоящая катастрофа!
Эраст Петрович, немедленно восставший ото сна, не перебивал галдящих гвиров, а занимался своим делом: снял ермолку, седой парик, отцепил бороду, потом достал из мешка скляночку, смочил вату и начал протирать кожу, отчего старческие пятна и дряблость волшебным образом исчезли.
Когда образовалась пауза, кротко сказал:
– Нет, не выдумал. Клад д-действительно существует.
Попечители уставились на него, как бы проверяя, не шутит ли. По господину Неймлесу, впрочем, было видно: нет, отнюдь не шутит.
– Но… – осторожно, словно к душевнобольному, обратился к нему чернявый, – но вы понимаете, что этот бандит вас обманет? Заберёт весь клад и ничего не отдаст?
– Непременно обманет, – кивнул инженер, снимая лапсердак, выцветшие плисовые штаны и калоши. – И тогда случится то, что напророчил Наум Рубинчик: Упыря повезут в гробу. Только не в Петербург, а на Б- Боже-домку, в общую могилу.
– Зачем вы разделись? – с тревогой спросил седой. – Не пойдёте же вы в таком виде по улице?
– Прошу извинить за д-дезабилье, господа, но у меня совсем мало времени. Нам с этим юношей пора делать следующий визит. – Эраст Петрович повернулся к Скорику. – Сеня, не стой, как памятник задумчивому П-Пушкину, раздевайся. Прощайте, господа.
Гвиры снова переглянулись, и тот, что старше, сказал:
– Что ж, доверимся вам. Теперь у нас все равно нет иного выхода.
Оба с поклоном удалились, а инженер достал из мешка черкеску с газырями, мягкие кожаные чувяки, папаху, кинжал на ремешке и в два счета обратился в кавказца. Сенька во все глаза глядел, как господин Неймлес приклеивает поверх своих аккуратных усиков другие, смоляной черноты, и такого же колера разбойничью бороду.
– Вы прямо Имам Шамиль! – восхитился Скорик. – Я в книге на картинке видал!
– Не Шамиль, а К-Казбек. И не имам, а абрек, спустившийся с гор, чтоб завоевать город неверных гяуров, – ответил Эраст Петрович, меняя седые брови на чёрные. – Разделся? Нет-нет, догола.
