даже не подумав о том, всё ли со мной хорошо, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь? — спросила Женевьева, и под конец вопроса, её голос чуть не сорвался на крик.
— Но и Вы не отправили ни одного из тех писем, которые Вы, по Вашим словам, написали, чтобы хоть как-то ободрить меня, подать знак или просто проинформировать о том, что Вы всё ещё помните моё имя! — возразил Бэрен.
— Была же у меня гордость! — сказала Женевьева.
— Так же как и у меня! — ответил Бэрен.
Комната погрузилась в тишину, пока наконец Женевьева не заговорила вновь.
— И мы оба страдали от этого, — сказала она. — А сейчас уже слишком поздно.
— Так ли это? — спросил Бэрен.
Как он мог поверить в это, если мог опустить свой подбородок на её светлые локоны, ощущая её аромат, и чувствовать её податливое тело прижатое к его собственному? Когда он развернул её к себе лицом, упиваясь чудом её близости, все прошедшие годы будто стёрлись из памяти. И даже если какие-то сомнения ещё оставались в нем, Бэрен их полностью проигнорировал, отдавшись радости, которая затопила его целиком.
Когда она наконец встала лицом к нему, Бэрен поднял её подбородок и увидел, что на ресницах всё ещё сверкали капельки слез. Стирая их поцелуями, он позволил своим губам исследовать её, такие любимые, черты, покрывая поцелуями её брови, её бледные щеки, её губы…
Когда губы Женевьевы встретились с его губами, осторожными, но нетерпеливыми, Бэрен почувствовал, что в его тело, будто толчками, возвращается жизнь. Стон сорвался с его губ, когда он начал привлекать её всё ближе и ближе к себе, пока её руки не сплелись на его шее. Подхватив Женевьеву на руки, он понес её к кровати и опустил на белоснежные простыни. На сей раз, когда он стоял рядом с ней, она потянулась к нему, заставляя лечь рядом.
Когда Бэрен медленно опустился на неё, то понял, что дрожит; он так долго ждал этого момента, так страстно мечтал и почти не надеялся. Он посмотрел в её глаза, где больше не было холодности и укора, а лишь нежность и тоска, и тогда последняя стена, что он возвёл между ними начала рушиться.
— Женевьева, — прошептал он, поглощенный страхом, желанием и любовью, которую он прятал глубоко в себе и так тщательно охранял все эти годы.
И каждый взгляд на неё, каждый звук, что слетал с её губ, каждое прикосновение к ней были настоящим пиром для его изголодавшейся души; она была для него бесценным сокровищем, так неожиданно попавшим в его руки. Он склонился над ней, упиваясь её видом, затем протянул к ней руку, желая коснуться её кожи. На мгновение его пальцы замерли в миллиметре от неё, а затем коснулись её волос. Между его пальцев заскользили шелковистые пряди, с нежностью и мягкостью которых мог сравниться лишь шелк её кожи, который он ощутил, коснувшись её тонкой шеи.
— Бэрен, — ответила она севшим голосом, призывая его к действиям.
И звук её голоса ещё сильнее разгорячил его кровь, заставляя желать её ещё сильнее, ещё неотвратимее, хотя казалось, что сильнее жаждать её было просто невозможно. Она притянула к себе его голову и он поцеловал её со смесью страсти и любви, которые казалось текли по его венам вместе с кровью, заставляя её отвечать ему с не меньшим пылом.
Это было настолько больше того, на что он смел когда-либо надеяться, что Бэрен, наверное, был бы доволен только целуя её на протяжении всей этой ночи, лишь касаясь её губ, мечты о которых поселились в нём ещё с ранней юности. Но она начала двигаться ему навстречу, изгибаясь всем телом и прижимаясь к нему, разжигая пожар в его чреслах, который он безрезультатно пытался потушить.
И тогда вновь прикоснувшись к ней, он пробежался руками вдоль золотых волос, по бокам, и добрался до бёдер, которые прижимались к нему. Он резко втянул воздух, притягивая её к себе ещё сильнее, чувствуя, как её мягкий живот прижимается к его затвердевшему естеству. Он из последних сил боролся с желание снять с неё платье и потеряться в ней, он пытался найти хоть какую-нибудь мысль, которая помогла бы ему вернуть потерянное самообладание.
Именно его любовь к ней заставила его сбавить темп. Тяжело дыша, Бэрен поднял голову и вгляделся в её лицо. Там он увидел удивление и желание, сладкое отражение его собственных эмоций, когда-либо воображаемых или реальных, и его сердце забилось с удвоенной силой, наполняя все тело волнением. Набрав воздуха в грудь, Бэрен взял её руку и поцеловал по очереди каждый пальчик, медленно и глубоко дыша, пытаясь потушить пожар в крови.
— Миледи, Вы принимаете меня? — спросил он. — Как своего настоящего мужа?
Он смотрел на неё, с волнением ожидая ответа, а его губы скользили по её запястью.
— Да, сэр Рыцарь, я беру Вас, — сказала она и улыбнулась, хотя в глазах стояли слёзы и голос её дрожал.
После этих слов Бэрен начал медленно снимать с неё платье, и каждый обнажавшийся кусочек её плоти вызывал у него восторг, был драгоценной находкой, которой он поклонялся своими глазами, своими пальцами, своими губами; и вот наконец она полностью обнаженная предстала перед ним, такая хрупкая, с белоснежной кожей, но у него было лишь мгновение, чтобы полностью насладиться этим зрелищем, поскольку Женевьева с поспешностью начала дёргать его тунику, и пока он стягивал тунику через голову и отбрасывал в сторону, она уже начала покрывать поцелуями его обнажившуюся грудь. Бэрен застонал, поймал её, прижав к себе, и они оба упали на простыни.
Ощущение от соприкосновения их кожи вызывало у него наслаждение, которое он почти не мог переносить; дрожь сотрясала его тело и два желание разрывали его на части: потребность поскорее достигнуть пика и завершить эту агонию, и остаться навсегда в таком положении — тело к телу, сердце к сердцу. Но Женевьева казалось обвивалась вокруг него, точно сирена, зову которой он не мог противостоять. Он перевернулся и навис над ней, готовый заявить свои права на приз, на завоевание которого он потратил всю свою жизнь.
Когда в конце концов он вошел в неё, Бэрен почувствовал, что наконец он попал домой, и это не имело никакого отношения к землям, дарованными ему королем, или даже к незащищённому от ветров Брандэту. Здесь, с этой женщиной, он нашел и покой и вызов, и красоту и разум, и прошлое и будущее.
Бэрен хотел бы заговорить, облечь в слова хоть часть из того, что он чувствовал, но когда Женевьева зашевелилась под ним, все слова вылетели у него из головы и его единственной мыслью осталось доставить им обоим удовольствие, постаравшись при этом как можно безболезненнее лишить её девственности. Когда он попытался пройти чуть дальше, она вскрикнула и он приложил все усилия, чтобы успокоить её и превратить крик боли в стоны наслаждения. Когда стоны Женевьевы заполнили комнату, и тело её начала сотрясать дрожь приближающегося удовольствия, Бэрен присоединился к ней.
Он не торопился возвращаться в реальный мир, столь велико было его наслаждение, но постепенно он пришёл в себя, отодвинулся и лёг рядом с Женевьевой, боясь её раздавить. Теперь пришло время снять с себя груз и рассказать ей всё, что было у него на сердце, но когда его руки обняли её и прижали к крепкому мужскому телу, Бэрен услышал ровное и глубокое дыхание, которое сказало ему о том, что она уже спит.
Пусть спит, подумал он, нежно накрывая её покрывалом. Бэрен тоже был утомлен, но не желал засыпать, боясь проснуться потом и обнаружить, что всё это было сном, и его брак и их прекрасное занятие любовью. Так он и лежал прижимая её к себе, но даже сейчас купаясь в волнах счастья, он почувствовал толчки былых сомнений, отравлявших его существование, и его сердце лихорадочно забилось в груди, пока его тело вновь не пробудилось к жизни.
Бэрен понял, что одного раза ему не достаточно, он снова нуждался в Женевьеве, ему было необходимо отогнать все сомнения, увериться, что она принадлежит ему и только ему, отныне и навсегда. Его руки заскользили по её телу, исследуя каждую его часть, пока она не просунулась, охваченная тем же желанием, которое сжигало и его. И Бэрен был поражен каждым её вздохом удивления и восхищения, а её нежные вскрики, и конвульсивные движения лишь ещё больше подстёгивали его удовольствие.
И он продолжал, все более и более погружаясь в нее, неспособный прекратить после долгого ожидания хотя бы просто прикасаться к ней, просто секундой больше провести у неё в руках. Продолжал снова и снова любить её, не в силах противостоять страсти, и заснул он лишь незадолго до рассвета, заснул и даже не видел снов.
