нефти» [1027], «регионы проживания чеченцев считались наиболее взрывоопасными в Империи, а в Грозном и вокруг него, в дополнение к казакам, были расположены значительные контингенты регулярной армии». Но как только пошатнувшаяся держава ослабила свое присутствие, непокорная территория пришла в брожение. Сначала оттягивание сил на фронты Первой мировой войны, а затем Февральская революция показали чеченцам, что великое и сильное государство, хватку которого приходилось уважать, дышит на ладан; и уже летом 1917 года началось систематическое нападение чеченских банд на участке Владикавказской железной дороги Грозный — Хасавюрт [1028].
С наступлением осени начались нападения боевиков на нефтяные промыслы, и обстановка особенно осложнилась тем, что к концу лета 1917 года, в результате каких-то закулисных интриг во Временном правительстве, наиболее боеспособные подразделения русской регулярной армии были из города выведены, вследствие чего он остался совершенно беззащитным. И это тоже до боли напоминает события начала 90-х годов ХХ века. Что до разгрома и поджогов грозненских фонтанирующих нефтяных скважин, которые горели весь 1918 год и четыре месяца 1919 года, то они быстро приняли систематический и целенаправленный характер, что указывает на столь же быстрое срастание по видимости стихийного чеченского восстания с большой международной игрой: тем самым без горючего оставалась русская Кавказская армия. И эта, третья и, быть может, самая важная устойчивая черта всех чеченских национально-освободительных движений — их быстрое срастание с международными центрами силы, цели которых на Кавказе они начинают обслуживать, даже независимо от воли и желания влекомых ими масс, — ярко проявляла себя на протяжении всего ХХ века. В том числе и масштабнее всего — в его конце, но подробнее об этом будет сказано позже, а сейчас вернемся к его началу.
Хорошо известно, что белое движение не обрело опоры среди горцев, восстания которых являются одной из причин неудач Добровольческой армии на Кавказе. Однако, как пишет автор статьи «Повстанец» [1029], «после оставления Вооруженными Силами Юга России и Северного Кавказа в феврале-марте 1920 года с повстанческими движениями столкнулась уже Советская власть». Уже в сентябре началось квазишамилевское восстание под лозунгами ликвидации дагестанской автономии и установления шариатской монархии. В числе его руководителей оказался и внук Шамиля, офицер французской службы Сеид бек, подписывавшийся именем своего знаменитого деда.
Горцы нанесли целый ряд тяжелых поражений брошенным на подавление восстания частям Терско- Дагестанской группы Красной армии, а эпицентром действий стали: в Дагестане — район Хунзах-Гуниб, в Чечне Урус-Мартановский, Шатоевский и Веденский районы. В марте 1922 года штаб Северо-Кавказского ВО сообщал: «Необходимо усилить гарнизоны крепостей Шатой и Ведено до пехотного полка каждый, выставить достаточной силы заслон по границе Чечни и Дагестана [1030]. Разоружение должно начаться с плоскостной Чечни, дабы обезопасить район Грозного. Операция должна вестись самым настоящим образом вплоть до уничтожения непокорных аулов».
В мае 1922 года операция началась: были разоружены аулы Махкеты, Гойты и Катыр-Юрт, причем последние были подвергнуты бомбардировке с воздуха. Еще одна операция по разоружению, в ходе которой было изъято впечатляющее количество винтовок и револьверов, была проведена в декабре 1924 года, но это вовсе не привело к прекращению беспорядков и бандитизма. А как только войска ушли, на базарах Шатоя и Урус-Мартана вновь возобновилась торговля оружием. Полностью подтвердились слова одного из ветеранов еще кавказских кампаний Ермолова и Паскевича: «В Чечне только то место наше, где стоит отряд, а сдвинулся он — и эти места тотчас уже занимал неприятель. Наш корабль прорезывал волны везде, но нигде не оставлял после себя ни следа, ни воспоминания».
Подтверждаются они и сегодня, но наше руководство — ни политическое, ни военное — похоже, исторических книг не читает. В противном случае, учтя тяжкий опыт почти двух веков, исходило бы из того, что любая военная кампания в Чечне, независимо от доблести солдат и профессиональных качеств военачальников, имеет относительные шансы на успех лишь в том случае, когда она сочетается с продуманной комплексной программой политических и экономических действий сильного государства, о чем сегодня говорить не приходится.
Позже я еще вернусь к этому; но и 1920-е — 1940-е годы показали подобно тому, как показал то же самое период почти векового пребывания покоренного Кавказа в составе Российской Империи, — что даже и очень сильное государство с трудом держит эту территорию в узде. И она, как необъезженный конь, встает на дыбы, едва лишь уловив первые признаки ослабления державной воли государства, — не говоря уж о его крахе и распаде, как то случилось с Российской Империей в начале и с Советским Союзом в конце ХХ столетия.
В августе-сентябре 1925 года началась новая операция по разоружению, накануне которой штаб Северо-Кавказского округа констатировал: «Значительно ослабленная в результате войн и революции экономика края поставила маломощную Чечню в особо трудные условия, отбросив ее к первобытным условиям хозяйства. В Чечне происходила ожесточенная борьба за власть под лозунгами национального освобождения, автономии и спасения религии. Эта борьба привела Чечню в состояние полной анархии с чрезвычайно усилившимся политическим и уголовным бандитизмом…»
Как видим, алгоритм развития ситуации — тот же, а вот власть действовала лишь внешне сходным образом. Начатая в декабре 1925 года операция по разоружению чеченских бандформирований была построена «на стремительном разоружении крупными силами наиболее бандитски настроенных регионов с применением максимума репрессий [1031], дабы сразу заставить население выдать скрывающихся там главарей. В дальнейшем при удачном исходе планировалось более мелкое дробление сил с целью охвата всей Чечни…»
Надо ли говорить, что в 1925 году и речи не могло быть ни о странном сообщничестве московских властных и околовластных кругов с главарями бандформирований, которых в конце века никак не могут задержать в ходе вот уже двух чеченских кампаний, ни о тревожной оглядке на мнения и суждения лидеров Запада, ни о полной невнятности в отношении того, как же, на каких основаниях будет устраиваться жизнь в Чечне после войны. Основания эти могли приниматься одной частью населения и не приниматься другой, но все было не только жестко, но и ясно и четко.
Однако и при всей этой жесткости, ясности и четкости восстания продолжались и в 1929 году, и в 1932 году, охватив аулы Шали, Гойты, Беной, Ножай-Юрт и, разумеется, прилегающие к ним районы. При этом — что также было повторено в 1999 году — мятежниками была сделана попытка увязать в одно целое Чечню со смежными районами Дагестана: Гунбетовским, Ауховским и Андийским. Планировалось захватить станцию Гудермес и разрушить железнодорожные мосты, дабы затруднить подход частей Красной армии. Доклад СКВО от 5 апреля 1932 года зафиксировал особенности поведения чеченцев в ходе этих восстаний, с которыми не худо было бы знакомить солдат и офицеров, отправляемых в Чечню ныне: «Отличительные черты выступления: организованность, массовое участие населения, исключительная жестокость повстанцев в боях, непрерывные контратаки, невзирая на большие потери, религиозные песни при атаках, участие женщин в боях…» [1032].
Относительное затишье после восстания наступило на без малого 10 лет; но осенью 1941 года, когда над державой нависла смертельная опасность, а многие были глубоко уверены в ее неотвратимой гибели, Чечня вновь пришла в движение. Открывалась самая мрачная и до сих пор запутанная страница ее истории. Поголовное третирование чеченцев как предателей; затем, после возвращения их из ссылки, десятилетия молчания как о депортации, так и сотрудничестве чеченцев с немцами, сходного с титовским молчанием относительно усташей; наконец, в перестроечные времена, истерические требования всеобщего покаяния перед чеченцами, не сходящая со страниц прессы тема депортации, без всякой попытки разобраться в том, что же было верного, а что же ложного в предъявленных им в 1944 году обвинениях, — все это не принесло никаких иных плодов, кроме новой крови, нового взаимного озлобления и полной неясности в том, что же Россия собирается дальше делать с Чечней. И главное — в том, в состоянии ли она, такая, какой она сегодня является, совладать с тем «крепким орешком», который когда-то приняла в свое владение.
Говорят, Дудаев плакал, читая приставкинскую «Тучку»; но с тех пор сотни, если не тысячи детей — и чеченских, и русских — умылись кровавыми слезами. Такова цена дешевой сентиментальности и корыстного расчета, когда за одну из самых трагических тем берутся с нечистым сердцем и в расчете сорвать конъюнктурные аплодисменты. Аплодисменты отзвучали, заговорили пушки. Так что же произошло в годы Великой Отечественной войны в Чечне?
