практически всю ответственность за столь изобильно пролившуюся в Буденновске безвинную кровь* возложила на военных [1209].
Вот это сплетение чудовищных человеческих страданий, вялый отклик на них страны, даже неспособной осознать масштабы брошенного ей вызова, цинизм СМИ, сознательно стимулировавших в обществе реакцию девки, обнимающей своего насильника, а на скрытом плане — клуб «деловых людей», прекрасно осведомленных о том, что касалось целей и механизмов акции, и отмечает неделю, за которой началось превращение одержанной армией победы в ее поражение.
Итак, 14 июня 1995 года отряд боевиков под руководством Ш. Басаева захватил и разгромил в Буденновске телефонный узел, здание местной администрации, ряд других зданий и — самое главное — райбольницу, в которой в их руках заложниками стали свыше 1000 человек [1210]. Особое — и, конечно, не случайно выбранное измерение этой небывалой по численности массе заложников придавало присутствие в ней большого числа беременных, рожениц и едва появившихся на свет младенцев, так как захваченным оказалось также и родильное отделение.
Тем самым бросался вызов основе жизни всякой нации, ее родовому и семейному началу, защищать которое в смертном бою было долгом каждого мужчины с незапамятных времен. Это прекрасно понимали боевики, для внешнего употребления в качестве главного мотива своих действий выдвинувших месть за убитых чеченских женщин, детей, стариков.
Но этого не поняла Россия, и потому прав молодой писатель Юрий Козлов: «Большего оскорбления народу [1211] нанести было невозможно. Это было иго в миниатюре. Или эскиз грядущего ига».
По некоторым данным, террористы также ставили своей целью взорвать завод полимерных материалов и вызвать экологическую катастрофу в регионе. Общий ущерб, нанесенный Буденновску налетом, составил 170 млрд рублей. Пассивность общественной реакции и откровенное подыгрывание террористам со стороны СМИ создали благоприятный фон для предъявления боевиками их ультиматума: немедленное прекращение всех боевых действий в Чечне и вывод российских войск, переговоры президента РФ с Джохаром Дудаевым. Заявление президента РФ последовало 15 июня, и хотя, выдержанное в жестком тоне, оно сулило исполнителям акции самые суровые кары, реально Москва уступила. А может быть, и подыграла — если исходить из тогда же получившей хождение и не вполне беспочвенной гипотезы, согласно которой вся акция была плодом неких закулисных договоренностей. Во всяком случае, уже в тот же день, 15 июня 1995 года, на границе Дагестана и Чечни, между станцией Новолакская и селом Зандак, прошла встреча командующего группировкой федеральных сил генерала А. Куликова и одного из видных функционеров российской исполнительной власти в Чечне В. Зорина с Асланом Масхадовым и Ширвани Басаевым — при участии представителей группы содействия ОБСЕ в Грозном Шандора Месароша и Оливье Пелена.
В том, какова могла быть позиция последних, сомневаться не приходилось, а потому уже само по себе их участие в решении столь сложного и трагического для России вопроса указывало и на вектор этого решения. То есть на то, что Россия примет предложенные ей условия капитуляции. А именно: возможность возобновления мирных переговоров, в соответствии с предложением В. Черномырдина. Что до последнего, то многим, вероятно, еще памятны его любезные телефонные беседы с Ш. Басаевым — подчеркну, односторонне любезные, так как Басаев говорил тоном ультиматума, тогда как Черномырдин поражал избыточной доброжелательностью. Между тем ее вовсе не требовалось: даже и в том случае, как пытались уверить нас СМИ и сам премьер, если он уступил под давлением трагических обстоятельств, и тон его, и самый облик должны были говорить о такой вынужденности, безысходности. Однако говорили они о другом: об удовлетворении хорошо прокрученной сделкой. Не хватало только сакраментального: «По рукам!»
17 июня 1995 года в 4.50 была предпринята попытка взять больницу штурмом, которая в 9.00 закончилась неудачей. Что и неудивительно: согласно радиоперехвату ГРУ, боевики были предупреждены о готовящейся операции. Тотчас же после ее провала В. Черномырдин дезавуировал заявление замминистра МВД М. Егорова, согласно которому решение о штурме принималось совместно премьером и министром внутренних дел В. Ериным. Премьер «выразил удивление» заявлением М. Егорова… а мы можем выразить удивление заявлением Виктора Степановича. Ведь президент РФ в Галифаксе сказал, что он в телефонном разговоре с Ериным дал согласие на штурм, и нам предлагают поверить, будто этот разговор президента с министром внутренних дел мог остаться неизвестным главе правительства?
Полно! Но итог всего этого розыгрыша на глазах у страны — розыгрыша, небывало циничного с учетом обстоятельств, в которых он происходил, позволил СМИ с новой яростью обрушиться на силовиков, оказавшихся в положении «крайнего». Вся картина событий была вывернута на телеэкране таким образом, что именно сотрудники спецподразделений*, пытавшиеся освободить заложников, предстали едва ли не главными виновниками кровопролития в Буденновске. Тогда как боевики рисовались эдакими «мстителями Зорро», а жестокий террор, которому они подвергали заложников, массовые убийства, совершенные ими, преступно замалчивались, «зверства» спецназовцев не сходили с экрана.
За всю историю современного терроризма, с его принципиальным отказом от каких-либо попыток увязать свои действия с действиями отдельных конкретных лиц, почитаемых конкретными виновниками того, что террористы считают преступлением**, с его тактикой взятия в заложники и даже уничтожения совершенно неизвестных им людей, он нигде и никогда еще не получал такой сочувственной реабилитации и такой рекламы в СМИ, как это было в дни буденновской трагедии в России.
Тележурналисты буквально смаковали истерические выкрики потерявших себя женщин об «интеллигентных» бандитах, кормивших детей шоколадом***, и подчеркнуто крупным планом давали интервью с «мужчинами», тоже похвально отзывавшимися о своих тюремщиках: они, мол, наказывали только сопротивлявшихся, ну так те сами виноваты, слушаться надо. Страницы печати заполонили вполне дилетантские рассуждения о «стокгольмском синдроме» [1212] — словом, всячески давалось понять, что поведение сломленных людей, которых традиционно полагалось разве что жалеть, и даже откровенных трусов, это и есть норма. Только их по определению неадекватным показаниям давалась зеленая улица в прессе и на телеэкране. Нормальная общественная реакция ужаса и сострадания оказалась скомканной, и миру был явлен образ страны, в каком-то почти радостном возбуждении готовой едва ли не обнять басаевцев, с негодованием поглядывая на оплеванных всеми спецназовцев.
Между тем существуют серьезные исследования вопроса, обобщившие опыт поведения людей в подобных ситуациях, в том числе — и особенно — в нацистских лагерях смерти, и они рисуют картину существенно иную. Выводы таковы: около восьми процентов подвергаемых жестокому обращению отвечают на него тем большим сопротивлением, чем больше возрастает давление на них. Они словно пробуждаются как личности. Это те, кого принято именовать героями и мучениками.
На другом полюсе располагаются люди [1213], заискивающие перед насильниками и даже склонные восхищаться ими; однако по освобождении и они, как правило, быстро возвращаются к норме. И, наконец, между этими двумя крайними типами поведения располагается большинство, примерно половина которого хотя и не проявляет особой доблести, но, однако, и не ломается. Другая заискивает и раболепствует, но из меркантильных соображений, отнюдь не выстраивая позитивного образа своих мучителей.
Так что же за патология поразила жителей Буденновска, что они, как настойчиво внушали телевидение и газеты, едва ли не повально продемонстрировали самый нижний тип поведения? Даже с поправкой на упадок русской «пассионарности» это представляется совершенно невероятным.
Разумеется, люди первого, высшего типа были и в больнице, это ясно из многих эпизодов, рассказываемых заложниками. Но об этом молчали СМИ, а общество не искало, не требовало правды — и вот тут уже действительно была патология. Готовность принять версию о поголовном «стокгольмском синдроме», вялое равнодушие к сообщениям о трогательных объятиях журналистов и депутатов с террористами — и это над еще не остывшими трупами и свежевыкопанными могилами — красноречиво говорила о поврежденности нормальных реакций. Степень этой поврежденности вполне можно было по сравнению оценить несколько позже, при повторении Салманом Радуевым аналогичной акции в Кизляре [1214]: здесь поведение дагестанского общества как целого, его бурное негодование воочию показали норму, — но об этом далее.
