l:href='#n_39' type='note'>[39] был принят Закон о порабощенных нациях под номером 86–90. Закон был принят под давлением СМО**, что лишний раз подтверждает устойчивое преемство «борьбы с империей» по отношению к «идеям Вильсона и Хауса». Закон действует до сих пор; и когда в 1991 году один из конгрессменов предложил, ввиду распада СССР, отменить его, подобная инициатива не была поддержана. А ведь в нем как жертвы «империалистической политики коммунистической России» перечислялись народы не только Восточной Европы и союзных республик СССР [40], но и некие Казакия [41] и Идель-Урал [42]. Тогда казавшиеся экзотическими эти названия приобрели конкретность и актуальность в свете событий на Северном Кавказе и напрямую соотносятся с военными действиями в Чечне и Дагестане [43].
И здесь заслуживает быть отмеченной почти поголовная солидарность лидеров первой волны русской эмиграции [44] с этим планом расчленения России — во имя, как они писали, борьбы с коммунизмом. Что тому причиной наивность или, что более правдоподобно, ослепление ненавистью к «Советам», — сегодня не столь уж важно. Важнее другое: то, что лидеры белой эмиграции не только не выступили против этого долгосрочного плана уничтожения России и обоснования возможной интервенции на ее территорию, но вполне поддержали его, посетовав лишь на то, что в перечень «порабощенных народов» не включены русские. И что, более того, именно они объявлялись виновниками порабощения остальных. Казалось бы, этого было довольно, чтобы внести в вопрос полную ясность. Но нет: уже в 1996 году председатель Конгресса русских американцев Петр Будзилович обратился [45] к президенту Клинтону с предложением использовать ежегодно проводимую «неделю порабощенных наций» для чествования русского народа за то, что «путем демократических выборов он отказался от коммунизма» [46].
Инициатива весьма выразительная, ибо это снова возвращает нас к вопросу о связи перестроечного антисоветизма с состоявшимся расчленением исторической России. Если кто-то пытался оправдаться тем, что, мол, «метили в коммунизм, а попали в Россию», то это, увы, свидетельствует лишь о полном нежелании осваивать исторический опыт. И автор этих строк столь большое внимание уделяет этой связи в надежде внести свой вклад в то, чтобы, по крайней мере, опыт прожитого нами рокового десятилетия, когда сошлись концы и начала жестко прорабатывающейся на протяжении XX века стратегии, так и не остался неосмысленным.
В России ущербная психология этой части белой эмиграции оказалась воспроизведенной той частью патриотической оппозиции, которую, соответственно, тоже принято именовать белой, или монархической. Хотя и выступая под знаменем Великой России, она, ожесточенно сосредоточившись на сведении счетов с Октябрем 1917 года, тоже совсем забыла о Феврале того же года, тем самым сыграв роль «засадного полка» для нынешних февралистов и приблизив-таки осуществление мечты не только А.Ф. Керенского, но и других стратегов геополитического разгрома России, будь то лорд Пальмерстон, Альфред Розенберг или Аллен Даллес и Збигнев Бжезинский.
Разумеется, лидеры США, проигнорировавшие жалобный лепет «русских американцев» и так безжалостно растоптавшие чьи-то надежды на совместное строительство освобожденной от коммунизма «Великой России», в своей логике были совершенно правы. С началом перестройки в СССР сложилась такая ситуация, которая с головокружительной быстротой приблизила возможность осуществления того, что в 1945 году еще называлось «Немыслимое!»
Бывший посол США в СССР Томас Пикеринг в 1995 году высказался со всей определенностью: «Со строго геополитической точки зрения распад Советского Союза явился концом продолжавшегося триста лет стратегического территориального продвижения Санкт-Петербурга и Москвы. Современная Россия отодвинулась на север и восток и стала более отдаленной от Западной Европы и Ближнего Востока, чем это было в XVIII веке».
Констатация эта, масштабность которой очевидна с первого взгляда, предстанет еще более значительной, будучи соотнесена с той фундаментальной геополитической доктриной, которой США следовали на протяжении, по меньшей мере, столетия. Эта доктрина легла в основание самого замысла Pax Americana [47], и вне связи с ней ускользает глубинный смысл многочисленных локальных войн периода после Второй мировой войны. В том числе и последних войн XX столетия. Изъятые из этого макроформата, они предстают хаосом не связанных друг с другом мелких, хотя и трагических событий. А это, в свой черед, блокирует возможность выбора Россией целостной стратегии поведения и переводит ее в режим ситуативного реагирования — заранее обреченного на поражение.
«Главный геополитический приз для Америки — Евразия», — без всяких дипломатических тонкостей пишет З. Бжезинский в «Великой шахматной доске» и подробно обосновывает эту главную мысль своего сочинения. Европа, по его оценке, «служит трамплином для дальнейшего продвижения США в глубь Евразии. Расширение Европы на Восток может закрепить демократическую победу 90-х годов».
И снова — настойчиво: «Прежде всего, Европа является важнейшим геополитическим плацдармом Америки на евразийском континенте».
Плацдармом для чего? Бжезинский, давший своей книге подзаголовок «Господство Америки и его геостратегические императивы» и посвятивший ее своим студентам — «чтобы помочь им формировать очертания мира завтрашнего дня», — вовсе не скрывает, что речь идет об оттеснении России с того места, которое она занимала в Евразии и, соответственно, о весьма чувствительном урезании ее пространства. В этом американский натиск на Восток прямо наследует тому, который вела Европа на протяжении едва ли не целого тысячелетия. И об этом Бжезинский тоже пишет вполне откровенно: «На политическом и экономическом уровне расширение соответствует тем по своему существу цивилизаторским целям Европы, именовавшейся Европой Петра*, которые определялись древним и общем наследием, оставленным Европе западной [48] ветвью христианства».
Хочется думать, что история гражданами России еще не забыта настолько, чтобы сразу же не припомнить, кто, от времен Карла Великого, вытеснившего славян с Лабы [49], и вплоть до Второй мировой войны был лидером и флагманом такого Drang nach Osten.
Да Бжезинский и сам называет имя, подчеркивая, что именно Германия является главным союзником США в созидании нового мирового порядка и их «субподрядчиком» в Европе. В награду ей обещается зона влияния, точно покрывающая ту, которая как раз и была предметом ее многовековых вожделений и«… может быть изображена в виде овала, на западе включающего в себя, конечно, Францию, а на востоке она охватывает освобожденные посткоммунистические государства Центральной и Восточной Европы республики Балтии, Украину и Беларусь, а также частично Россию».
На приложенной карте это «частично» охватывает русскую территорию почти до Волги. И здесь стоит напомнить, что кайзер Вильгельм II еще 8 ноября 1912 года говорил о необходимости конечного решения вопроса между немцами и славянами. «А в 1915 году, — пишет Никола Живкович, комментируя книгу Гельмута Вольфганга Канна «Немцы и русские», — 325 немецких профессоров подписали петицию своему правительству, в которой потребовали от него выдвинуть ультиматум: чтобы граница между Германией и Россией проходила по Волге!»
Продолжение и последовало под Сталинградом: как показали недавно открытые для изучения немецкие архивные документы*, еще при подготовке Первой мировой войны Германия в отношении России руководствовалась по существу такими же идеями и принципами, что и Третий рейх, который довел их до полного логического завершения. Так, главный тезис записки, озаглавленной «Новая земля на востоке», гласил: «Нынешняя война является решающей схваткой во имя становления культуры Европы». И далее еще интереснее и актуальнее: «Бездонная пропасть между азиатско-монгольской и европейской культурами разделяет германца и московита — здесь невозможно никакое взаимопонимание! Напротив, с нашими западными противниками налицо вероятность примирения в рамках единой культуры… Как только мы добьемся для себя свободы мореплавания, мы сможем упорядочить наши отношения с Англией; с Россией же примирения не будет никогда [50]. В этом вся разница».
Все предпосылки нового контура НАТО уже наличествуют здесь, включая даже и такой поразительный факт, что России уже тогда клеился ярлык «коммунистической угрозы» — под каковой понималась преобладавшая в ту пору в стране общинная форма крестьянской собственности на землю**. Так что даже и в своем яростном антикоммунизме «холодная война» соотносилась не только с СССР, но
