Тем временем события развивались своим чередом. 3 апреля опоновцы спровоцировали стычку в пригороде Бендер, селе Гыска, а ночью 5 и 8 апреля обстреляли гвардейские заставы приднестровцев на кицканском направлении. 16 апреля произошло одновременное нападение на гвардейские посты ПМР с кишиневского и кицканского направлений — несмотря на подписание 12 апреля рабочего протокола об урегулировании конфликта. В ходе боя обе стороны понесли потери ранеными и убитыми. И 19 апреля начинается разведение соединений из зоны опасной близости. Через день гвардейцы разбирают завалы и баррикады на въездах в город, сдают и складируют оружие, ставят на прикол знаменитые «утюги», или «крокодилы» — мирную гусеничную технику, обшитую стальными листами и превращенную таким образом в броневики.
Возникает естественный вопрос: почему же на это согласилась Молдова, имевшая абсолютное превосходство в вооружениях, международно признанный статус, негласную поддержку российского руководства* и к тому же так и не добившаяся выполнения Тирасполем предъявленного ему ультиматума? Причин здесь несколько, и главной из них является, конечно, полная и сразу же обнаружившаяся неготовность Молдовы к ведению сколько-нибудь серьезных военных действий. Ее армия только создавалась, а диверсионно-террористически е операции, на которые делалась ставка на этом первом этапе, не только не произвели ожидаемого эффекта устрашения на население Приднестровья, но, напротив, способствовали его духовной мобилизации.
Дороги и мосты, перекрытые завалами, баррикады на городских улицах, отряды ополченцев, расположившиеся в лесных массивах и живо напоминавшие, видом своих стоянок, о партизанах Великой Отечественной, — все говорило о готовности к сопротивлению, не ожидавшемуся в Молдове. Стало ясно, что затяжная война, со спорадическими захватами населенных пунктов на территории Приднестровья, неизбежно вызовет здесь массовое партизанское движение, которое не удержится в пределах крошечной республики, но захватит и Украину, и Россию. Требовался «блицкриг», но о нем пока не могло быть и речи.
К тому же в действие начали вступать новые факторы.
Первый из них — усиливающееся брожение в 14-й армии, прорвавшееся, наконец, в постановлении офицерского собрания, адресованном руководству России и Молдовы. В нем говорилось, в частности: «Если после завершения переговоров окончательно не будут прекращены боевые действия и провокации и не начнется отвод вооруженных формирований, личный состав армии приведет соединения и части в полную боевую готовность согласно боевым расчетам. Приведение начинает с 16.00 02.04.1992 года… В целях усиления Бендерского гарнизона осуществить вывод одной из бронегрупп на территорию воинской части в город Бендеры».
В ту пору ни в Кишиневе, ни даже в Москве еще не были уверены, что это пустая угроза; еще трудно было вообразить, что в кратчайшие сроки до такой степени утратила дух великая армия.
А потому после апрельского офицерского собрания Москва засуетилась: в Приднестровье были направлены представители главнокомандующего вооруженными силами СНГ генералы Пьянков и Громов, а вслед за ними прибыл вице-президент РФ Руцкой, сопровождаемый советником Б. Ельцина Сергеем Станкевичем. Оба заняли не слишком популярную в российских верхах позицию поддержки Приднестровья. Правда, она оказалась скорее моральной и информационной, но по тем временам и это значило очень много. Однако добиться вывода 14-й армии на разделительную линию — что могло бы предотвратить многочисленные жертвы летней войны и чего добивалось Приднестровье, а также принявший соответствующее постановление Шестой съезд народных депутатов РФ, — не удалось. Начались новые захваты техники, хотя подходы к складам были заминированы по распоряжению командующего. В этой связи Галина Андреева сообщает любопытную подробность: «…Примечателен тот факт, что не русские солдаты, а узбеки и таджики показывали нам не заминированные проходы».
Видимо, в известной мере прав журналист Ефим Бершин, определивший развернувшееся в Приднестровье движение как «протестный интернационализм». Но можно выразиться еще точнее и без «демократических» экивоков: в последний, видимо, раз заявлял о себе советский интернационализм, который, как показали события и в Приднестровье, и в Абхазии, не был сугубо пропагандистским фантомом, но реально существовал как живая душевная связь людей, привыкших к жизни в своей огромной многонародной стране и любивших ее.
Вторым фактором, вступавшим в процесс, стало казачество — источник особой головной боли для Кишинева и Бухареста.
16 марта состоялся телефонный разговор президентов Румынии и Молдовы, в ходе которого Илиеску заявил: «Нас беспокоит численность вооруженных казаков и приезжих русских, появившихся в этом районе за последние дни. Тревожат акты насилия, в результате которых гибнут люди, а также преднамеренная дезинформация о вмешательстве Румынии в эти события» [605]. На вопросе о позиции Румынии во время конфликта я остановлюсь несколько ниже, что же до казаков, то в Кишиневе обозначились признаки некой не вполне адекватной реакции на их присутствие — почти одержимости. На демонстрациях здесь несли плакаты: «Казак, казакуй дома!», «Русские, казаки приехали за вами!» и прочее в том же роде.
Пресса же, забавным образом позабыв о своей «антикоммунистичности», рисовала казаков приемами самых грубых агиток революционной поры и эпохи расказачивания — эдакие «каратели», «слуги царского режима» с нагайками в руках и т. д. и т. п. Возмущенно звучал совсем уж нелепый вопрос: «Что делают здесь эти пришельцы?» Нелепый — потому что, как мы видели, о казаках, создавших в Приднестровье на просторах Дикого поля «рыцарскую республику», писал еще Богдан Хашдеу. Позже местные казаки вошли в состав Черноморского казачества Российской Империи, и оно — в пределах республики, разумеется, еще до начала конфликта было легализовано специальными постановлениями руководства ПМР, представляя, таким образом, не «пришлую», а вполне законную часть его собственных вооруженных формирований. Верно, что на помощь к ним приехали донцы и кубанцы, восторженно встреченные здесь как «ниточка связи с Россией», и воевали они превосходно, однако численность их вовсе не была так велика, чтобы рационально обосновать раздуваемую вокруг проблемы казаков панику.
Причина кроется в другом: в 1992 году казачество только начинало заявлять о себе, оно еще не было поражено теми внутренними расколами и распрями, что появились позднее, имело резко выраженную ориентацию на «Большую Россию», и лидеры вновь созданных государств панически боялись, что, развиваясь, оно приведет к реставрации «Империи», стягивающим поясом которой являлось исторически. Только этим общим страхом можно объяснить позицию, занятую Украиной, принявшей решение преградить путь для въезда дополнительных формирований казаков, за что М. Снегур выразил специальную благодарность. Черноморское казачество заявляло о себе уже и в Крыму, а потому официальный Киев, вопреки общему настроению и даже требованиям радикальных националистов из УНА-УНСО, решил поступиться интересами приднестровских украинцев. Равным образом, пообещал отозвать казаков из Приднестровья и Б.Н. Ельцин, однако, как ехидно писала парижская «Фигаро», «он вряд ли способен помешать им помогать русскому населению Приднестровья».
Так оно и было, и только присутствие казаков, наряду с другими добровольцами, а еще больше — страх Кишинева перед расширением их присутствия помогли республике устоять в те дни, когда у нее еще не было собственной армии и когда М. Снегур сделал последнюю попытку сломить ее волю, введя в конце марта чрезвычайное положение на всей территории Молдовы и дав приднестровцам всего двое суток на разоружение военных подразделений и самороспуск республики. В ответ Игорь Смирнов ввел в ПМР комендантский час и отдал приказ всем военным формированиям готовиться к самообороне. Одновременно от имени ПМР он обратился к ООН и к России, указав на угрозу широкомасштабной гражданской войны. Та же «Фигаро» прокомментировала: «На это Москва заверила в принятии «практических мер», которые кажутся мифическими. Реальной поддержкой может оказаться лишь присутствие в Приднестровье казаков и других, по формулировке Кишинева, «наемников»…»
Этого присутствия, в сочетании с очевидной военной недееспособностью Молдовы, оказалось достаточно, чтобы вынудить ее к прекращению огня. Обе стороны, однако, понимали его временность.
А потому 10 апреля 1992 года президент ПМР И. Смирнов подписал Указ № 90 «О создании вооруженных сил Приднестровской Молдавской Республики». Последние создавались на базе республиканской гвардии и воинских частей, дислоцированных на территории Приднестровской Республики, перешедших под ее юрисдикцию
