Мужской день

заглядывать через плечо, у нас с тобой ничего не выйдет. Иди полежи на диване, а я пока тут подумаю.

– Да не хочу я лежать! – сердито сказал дядя Матвей. – Я лучше пойду на кухню водички попью!

– Ну давай-давай... – тихо ответил я, погруженный в творческие раздумья.

Дядя Матвей на цыпочках удалился, а я вздохнул, все зачеркнул и опять попробовал писать. Но что-то никак не складывалось у меня в голове.

Дядя Матвей никак не мог у меня получиться больным и несчастным. Мне для этого чего-то не хватало.

Чего – я никак не мог понять. А время шло.

– Ну что, написал? – заглянул наконец в комнату дядя Матвей.

– Не-а! – честно признался я. – Никак!

– Ладно, писатель! – махнул рукой дядя Матвей. – Отдыхай. Не мучайся.

– Дядя Матвей! – сказал я. – А как же ты мое письмо отдавать будешь? Оно же детским почерком будет написано?

– Галка перепишет! – сказал дядя Матвей. – Это неважно. Другое важно – чтобы складно было!

– Сейчас, подожди, – сказал я и склонился над бумагой.

«Я честно служил, отдавая службе все свои силы. Настала пора расставаться с армией, но я не знаю, что мне делать. Врачи настаивают на теплом климате. Дело в том, что я давно страдаю хронической болезнью почек из-за того, что десять лет назад переохладился на военных учениях (мне пришлось переводить солдат через холодную реку). Боли такие сильные, что я потерял сон и аппетит. Я практически перестал нормально питаться, никакие таблетки не помогают, врачи говорят, что мне необходимы свежие фрукты, клубника и так далее. Дело в том, что в Киеве живут родственники жены, простые деревенские люди. Они очень болеют, мать жены практически парализована, не встает с постели. Надеюсь, что вы, товарищ маршал Советского Союза, по-человечески поймете мою сложную ситуацию. Дело в том, что жена говорит, что все равно уедет жить к матери, даже ценой разлада семейных отношений. А я очень люблю свою Галю, и мне разрывает сердце даже сама мысль, что я ее не увижу долгое время. Да и сердце у меня в последнее время тоже пошаливает...»

Дописав до конца страницы, я отдал весь этот бред дяде Матвею. Пока он читал, я сидел пунцовый как рак. Мне было стыдно из-за своего беззастенчивого вранья.

– Точно! – потрясенно сказал дядя Матвей. – И в речке... точно.... Только это на рыбалке было. И мама Галкина... того... ногами хворает.... Не парализованная, конечно, но ходит плохо. И сердце.... Как выпьешь, сразу прихватывает. И жрать не могу – мысли... Откуда ты все это знаешь? Я же тебе не рассказывал! Лева! – закричал дядя Матвей в радостном возбуждении. – Ты же писатель, сладкий перец! Ты настоящий, на хрен, журналист! У тебя перо вообще золотое! На, вот, держи! Гонорар!

И дядя Матвей вынул из кармана и подарил мне пятьдесят копеек.

Долгое время я их не тратил и не терял. А потом они куда-то делись.

* * *

Вечером дядя Матвей показал мое творение маме.

Мама сначала долго смеялась, а дядя Матвей на нее обижался.

– Ну чего ты ржешь, Марин! – обиженно кричал он. – Завтра Галка перепишет. И я пойду в министерство. Это тебе не шутка! А что? Что?

Но мама продолжала заливаться каким-то, я бы даже сказал, истерическим смехом.

Когда с работы пришел папа, давясь от смеха, она протянула ему мой листок.

– Вот, – сказала мама и почему-то вдруг перестала смеяться. – Лева тут Матвею челобитную написал.

Папа быстро пробежал написанное и с интересом взглянул на меня.

– Раньше этим деньги зарабатывали. Во время войны, – сказал он. – Был у нас во дворе инвалид дядя Петя. К нему все старухи ходили. Ну, не только старухи, – поправился он, – вообще женщины. Он им письма помогал писать. В райисполком, в райком. Или в Совет министров. Всякие просьбы-жалобы. Не думал, что моему сыну придется этим заниматься. – Папа помолчал и добавил: – А так... вполне складно.

* * *

Почему-то я очень на него обиделся. Мне хотелось встать ночью и порвать письмо, чтобы утром дядя Матвей его не нашел.

– Куда оно делось? – будет кричать он и рвать на себе волосы. А я буду молчать – как воды в рот набрал. Но ночью я не встал – боялся разбудить дядю Матвея.

А утром приехала тетя Галя.

Вернее, она приехала не утром, а днем. Потому что прямо с киевского поезда пошла в магазин на улицу Горького и купила дяде Матвею новый костюм. Костюм был модный, в елочку. Но тете Гале показалось, что у него как-то не так пришита подкладка.

– Может, пойти поменять, Марин? – поминутно спрашивала она маму.

– Не знаю я, Галь! – слабо отвечала мама. Ее с утра мутило, как она почему-то подозревала, от вчерашнего копченого леща. Потом она легла на диван и тихо, чтобы никому не мешать, слабо застонала.

– Галь! – позвала она. – Что-то мне не по себе. Может, врача вызвать?

Тетя Галя обернулась, коротко посмотрела и сказала:

– Пройдет, не бойся. Что же делать с подкладкой-то?

– Да отстань ты, в конце концов, со своей подкладкой! – сердито сказала мама, и тетя Галя опустила костюм на колени. Она сидела и смотрела в окно, на серый рассеянный свет дня, который шел оттуда. За окном шумела электричка. По комнате ходил дядя Матвей, который с утра сбегал за коньяком и для храбрости выпил.

– Тебе же сегодня в министерство идти, а ты выпивши! – жалобно говорила тетя Галя. – Как так можно! Что мне с костюмом-то делать?

– А! Ну его!.. – махнул рукой дядя Матвей.

– Ты письмо-то написал? – вдруг вспомнила тетя Галя. – Переписать же еще надо.

Пока она читала письмо, я ходил по кухне и злился. Маме плохо, а она только костюмом занимается. Больше нет у нее других забот. Помирать человек будет, а у нее подкладка плохо пришита. Хоть трава не расти! Хоть кол на голове теши! Других пословиц и поговорок на эту тему я не знал. Поэтому я решил просто пойти в большую комнату и забрать письмо.

Когда я набрался храбрости и вошел в большую комнату, тетя Галя тихо плакала.

Сквозь слезы она взглянула на меня.

– Спасибо... – всхлипнула она. – Только у него еще зрение плохое. Куриная слепота.

Тетя Галя окончательно залилась слезами, мама вздохнула и пошла на кухню за стаканом воды. На кухне сидел дядя Матвей и допивал коньяк.

В этот день дядя Матвей никуда не пошел.

Утром следующего дня он надел новый костюм, взял переписанное набело письмо и отправился на Арбатскую площадь, в желтое здание министерства обороны. Выглядел он совершенно шикарно. Его черные волосы матово блестели. Он улыбался и сжимал в кармане пиджака конверт с письмом.

Выйдя из метро, дядя Матвей пересек площадь и неверным шагом направился навстречу ясному дню. Под его ноги скользнул огромный кленовый лист золотисто-багрового цвета. Но я этого всего, конечно, не видел.

Не знаю, что больше помогло дяде Матвею в тот день – хорошая погода, мой талант писателя, тети Галин костюм в елочку или просто улыбка фортуны, которая сама очень любит улыбчивых красивых людей. Но, так или иначе, дяде Матвею разрешили жить в Киеве.

И я горжусь этим до сих пор.

УМНОЕ ЛИЦО

Первым моим другом в новой школе был Коля Татушкин. Он пригласил меня к себе домой – смотреть календарь с японками. И я очень хотел с ним подружиться.

Родителей Татушкина не было дома. Большая квартира (сильно больше нашей, меня это даже слегка поразило) отличалась прибранностью, чистотой и тем, что вещей здесь было как-то больше, чем нужно. Так мне, по крайней мере, показалось. Всюду виднелись какие-то непонятные салфеточки, вазочки, стаканчики, подушечки. У меня от этой квартиры