изъязвленный красными точками зарождающейся лихорадки, еще готовый и способный к излечению, - непонятый путь к освобождению, альтернатива, безвременность рассыпанных отражений. Белизна абсолютного света, погруженная во тьму ледяной ночи воющих ветров, стаями невидимых и бессмертных волков отгрызающих ледяную мантию, усыпая океаны подводными плавучими рифами - проклятьем кораблей и значимым колесиком стучащего денежного механизма успокоения нервов и предсказания будущего.
Вариация подобна чуду. Волна идеи и воли прокатывается по хаосу неминуемой смерти анестезирующей инъекцией продолжения существования скалящихся в предчувствии спасения воров и убийц, кристаллизуя тот невероятный шанс, ради которого временно гибнут и исчезают эстетская нагота ведомой орлом даме и леди, накалывается на тучу стальных жал тень льва, уступая упрямому волу морозность антарктической ночи, факела и фейерверки сгорающих обломков толкача, высвобождающих крохотную букашку спасательной шлюпки - незримую блоху мироздания, предуготовленную больно укусить задремавшего мамонта. Миллионолетия осветились слепящей безглазый континент радугой рванувшего вакуума, гася бдительность противокосмического щита упрятанных в мантию ледника боевых баз, но забыв об извечной тяге ничтожеств к недостижимой красоте Хрустальной Сферы, потрясенных величественным снисхождением отмычки звезд в скромном окружении отверженных тел.
Молчали приборы, и желтые тени прокатывались по бесполезным шарам искателей, убеждая в невероятности того, что виделось слипающимся глазам, но вынуждая жать тревогу и будить стылый муравейник форпоста вечной Трои. Ледяной панцирь сотрясался от втыкающихся раскаленных игл, отплевывался фонтанами снега и камня, проглатывал удары пылающих кулаков, уводя в черную бездну бездонных морей гул треснувшей небесной сферы, весело и охотно сжимающей бесформенные тела древних созданий, сбежавших от времени и изменений. Стальной пол дрожал в сонной лихорадке предрассветного пробуждения, расплываясь в забытых чашках мелкой рябью эрзац-кофе, невозможно минуя чуткие самописцы, вырисовывающие обман прямых линий на глазах изумленной смены.
Сонные 'мамонты' поводили заиндевевшими боками, вентилируя раскаленные внутренности и осторожно выпуская через хоботные охладители теплый воздух, роскошными бородами осаждающийся на лапах и стенах ангаров. Титановые бивни подцепляли иней и обрушивали на пол белесые, рыхлые водопады, а широкие ступни втаптывали их в решетки колодцев. Одушевленным механизмам механизированным душам заката мира - снились просторные приледниковые степи, красное солнце вечного дня, стада сородичей, бредущих сквозь рвущиеся хрустальные нити мороза и пурги. Сердца гудели от ностальгических видений, а дежурные операторы непонимающе меняли режим спячки металлических зверей, возвращая их обратно в безумие военного долга, отваги и ярости. Что-то менялось под черными небесами, сталкивались и рассыпались зеркальные полотнища предчувствий, разгоняя электромоторы и сдвигая погруженные в абсолютный холод генераторы. Сверхпроводящая начинка без трения и сопротивления чутко реагировала на карму, выпадая из привычных законов электричества и погружаясь в квантовую купель криогена, словно прорываясь из мира материального в мир умный, из мира потенций в мир энергии.
Предчувствие смерти вползало в герметичные ворота, зажигая тревожные лампы, осыпая пробуждающийся форпост гирляндами разноцветных прожекторов, вытаскивая из нагретых мешков разжиревший в бездеятельности расчет и втискивая в предуготовленные гнезда единого боевого механизма. Световые гейзеры за горизонтом угасали, оставляя в антрацитовом небе расплывающиеся серые облака. Лучи прожекторов пробивались сквозь обжигающий мороз и бессильно падали на вздымающиеся горы. 'Метеорит', успокаивали себя новички. 'Спутник', возражали бывалые, вместе тоскуя по шерстяным маткам полугодовой спячки, кратким пробуждениям для еды и случки, и новым инъекциям волшебного зелья, выбивающего из чудовищных объятий мертвого континента.
Тягучее напряжение ожидания искрило и более странными домыслами, но подтверждений, распоряжений, приказов и отбоев не поступало. Стальные пещеры были удивительно оживлены бестолковой беготней ординарцев, расконсервировались и включались автоматические лазареты и кухни, впрыскивая в дремотную атмосферу бодрящие запахи антисептиков и специй, вплетая в гул вращающихся искателей пробирающий до мурашек писк косторезов и ампутаторов, миксеров и соковыжималок. Извечное недоверие к приборам и тупое непонимание оперативных задач континентальным Штабом взгоняло ярость невыспавшегося командования. Запущенная мельница визуальной тревоги набирала обороты, перемалывая материальные ресурсы разбуженной смены, приготовленного довольствия, выдаваемого обмундирования, горючих и смазочных материалов, закачиваемых в необъятные животы 'мамонтов', и, что еще хуже, разгоняя невидимые счетчики в недрах транснациональных банков, уже с удовольствием отрыгивающих многочисленные счета к оплате. Эфемерная власть электрических сигналов в денежных калькуляторах оказалась намного сильнее здравого смысла и предосторожности. Бесценные ансибли плевались руганью, сворачивая пространство в точку соприкосновения обоюдной ярости, амбиций и каббалы уставов. Противоречивые команды сеяли облегчение, возделывали непонимание и пожинали глухое отчаяние. Человеческая механика форпоста конвульсивно дергалась от разности потенциалов противоречивых толкований, пока буря не разразилась половинчатым решением. Сокращенный расчет плевался и качал головой, счастливчики после дармовой кормежки расслабленно готовились к гибернации, 'мамонты' поводили ушами локаторов и косились в стороны раздвигающихся ворот ангара. С ног везунчика были сняты цепи, надоедливые черви в голове пришпорили и так разгоряченное тело, впрыскивая синтетический адреналин в синтетические мышцы, 'мамонт' вздрогнул, стряхивая с длинных волос иней и ледяных паразитов, пригревшихся на шкуре, качнулся и двинулся к распахнутой тьме, величественно вбивая широкие лапы в стальной пол. Гул и пугающая дрожь известили о начале охоты.
Скрещенные лучи прожекторов провожали колоссальное тело, почти не оставляющее следов в рыхлом снеге. 'Мамонт' прощально заревел и, как будто подчиняясь этому сигналу, форпост медленно погрузился в привычную настороженную темноту. Ангар захлопнулся, разочарованные звери опустили головы, вновь погружаясь в древние сны их былого господства.
Тонкий поводок связи протянулся между погонщиками и дежурным, растекаясь телеметрией скорости, направления, энергозапаса, боекомплекта, разворачиваясь в черно-белый экран окружающих торосов и прорастающих сквозь ледяные саваны угрюмые вершины Земли королевы Мод - стервозной падчерицы цветущих Европы и Сибири, гигантского холодильника перегретой Земли, резервуара океанов, первопричины благодатного мелководья и тепла. Шторм моря Уэделла докатывался до панциря побережья, вгрызался в приземистые купола гражданских Холл-Бей, Херенераль-Бельерана и Санаэ, широким фронтом ревущих ветров вторгался в суверенные владения старухи Мод и острыми бритвами отточенной ледяной влаги безнадежно резал металлизированную шкуру 'мамонта'. Невозмутимая машина лишь наполняла вес, все увереннее обрушиваясь на слоистый камень предгорья и рассыпая вокруг его мелкую крошку.
Времени нет. Оно - порождение человека, его изобретение, тайна, нежданный властитель, поднятый волей случая и беззаботности хозяина на невозможную высоту господства и наказания. Не кайрос стачивает города и цивилизации в мелкую пыльцу былого цветения, обращает в черные головешки и прах гениальность невероятного прозрения и просветления, но хронос человеческой алчности, злобы, зависти, похоти сметает в прошлое окаменевшие свидетельства прорыва в запредельное, метафизическое существование людского духа. Забытые воспоминания сродни похороненным в песках величественным столицам блистательных миров и лучших культур. Руны судьбы вещают о вечных сюжетах, облеченных в обман каждодневной новизны, но редко кто набирается воли и силы свергнуть жестокого и голодного узурпатора, растоптать гадину вечной надежды на лучшее будущее, чтобы увидеть в кванте мгновения всю полноту мира, объять целостность, выпасть из круговорота приключений в кайрос ослепительной вспышки подлинной жизни.
Леденящее дыхание смерти приносит страх, но если за его личиной углядеть единственный путь к освобождению из спрутообразных объятий хроноса, то тьма дарует покой предвечного пробуждения в хрустальной чистоте мира, где мельчайшая частичка души вбирает в себя такие глубины истины, что адреналиновый возврат под Крышку предстает еще более страшной мукой, чем само изживание себя в этой обители крысиных амбиций.
Все свершалось беззвучно и медитативно медленно, оставляя промежуток для свободного выбора между выпадением под черные, промороженные небеса или вступлением в нечто отличное, иное, настолько несовместимое с обыденностью, что нормальный вопрос сравнения хорошего и плохого там не имеет
