- Что с ним?
- Похоже на лихорадку.
Противные голоса утилизационного консилиума. О, он хорошо помнит гнойные черепа дающих право на жизнь или быструю смерть - и кто похвастает, что ему выпала лучшая судьба? Длинные ряды коек под низким металлическим потолком со связками артритных вен электрических кабелей. Постоянная картина, плаксивое желание чего-то теплого и доброго, но оно умирает у тех, кто обречен жить. Как умирает навек способность к обычным и продолжительным чувствам любви и ненависти, страха и равнодушия, вырождаясь в карнавальные всплески похоти и ярости, выжигающие вокруг себя все живое. Его вынимают брезгливыми руками из пропитанной мочой теплой вони и тщательно осматривают, выискивая ясные указания судьбы, затем в руку немилосердно вгрызаются стальные жала тату, приговаривая к страданиям, и малую силу роняют вновь в жесткую колыбель разрешенной жизни.
- Борис... Борис... Борис... - надоедливый рефрен нового издевательства, забытый ад ничтожества и презрения. Но ты несправедлив к ним, Борис. И они недостойны такого конца - гибели на жалах и жевалах упырей в пустоте невозможности. Ты шел вместе с ними, они шли вместе с тобой. Ты сражался и умирал за них, даже за эту черную стерву, и они сражались и умирали за тебя, даже эта черная стерва. Поздно уходить. Рано уходить. Уходить нужно всем вместе.
- Со мной все в порядке, - вырвал из отчаянной синей тьмы привычную ложь доброго приятельства и верного товарищества.
- У тебя приступ снежной лихорадки. Ты почему, чучело, затемнение отключил? - голос Одри, точка концентрации, кристаллизации любви и ненависти, стремления убить и спасти, спасительная ниточка прочь от взрывающегося динамита страстей к покою чувств, живой урок сдержанности и самоконтроля.
Предплечье укусила стальная пчела, проникла под кожу и принялась возиться в комкообразной массе сведенных судорогой мышц, устраиваясь поудобнее и порождая непереносимую, успокаивающую боль, выдирающую скрюченное тело из сжатого кулака приступа. Темнеющая синева взорвалась режущей хрустальностью нового мира.
- Со мной все в порядке, - упрямо повторил Борис заклятье, от чего ему действительно полегчало, и он безвольно шлепнул ладонью в надоедливую уродливую маску. Маска послушно исчезла, сила подхватила его и поставила вертикально в новый бред и сумасшествие.
Толпящиеся вокруг уроды заслоняли горизонт, но дело было не в них, а именно в горизонте - невероятно далеком и изгибающемся почему-то вверх, пытаясь закуклить безжизненную юдоль, словно бесплодная матка могла породить что-то еще, кроме снежной белизны и ветра. Борис отчаянно тыкал в безымянные фигуры, но они не понимали его, подхватывая под дергающиеся руки и стараясь усадить на коффин, но даже не это пугало, а насмешливая ирония мира, окатившая не банальным и привычным дежа вю, а полностью перекроившей окружающий пейзаж в угоду непроявленных сил, насмешливо оставивших ему память (память?) о рвущихся сквозь ледяную мантию костях здешней земли.
- Где горы? - вопрошал он отчаянно. - Где горы?
Сердце отказывалось втискиваться в новую реальность, оставшись жалким горячим комочком на испещренном кровавыми иероглифами леднике, но кровь еще бежала по инерции сквозь артерии и вены, постепенно замедляя ход и выталкивая Бориса в темноту коффина, где скалилось безглазое и безносое лицо недоделанной куклы, но тут сильный удар обрушился на грудь, тонкое жало вонзилось в пустоту, впрыскивая адреналин и ужасом загоняя дряблый мешок в тактовую жизнь...
Все-таки гор не было.
Колоссальный аммонит окаменел под ядовитым небом, покрылся трещинами и рассыпался в мельчайший песок, уносимый штормовым ветром плотными тучами жалящих ос. Лишь кое-где еще возвышались невысокие ребра-осколки исчезнувшей многокилометровой раковины, да спиральный отпечаток намекал на невозможное эволюционное чудо. Изгибаясь логарифмической кривой к чернеющему центру, поверхность была выщерблена крошечными вмятинами скомканной и разглаженной бумаги. Тонкие пластины вибрировали от резких ударов шквала и рассыпали по равнине заунывный вой древнего горлового пения - реликта замерзших цивилизаций, эфемерного создания, неподвластного времени, наводящего смертную тоску суеты сует. Атмосферные реки вгрызались в отполированный фирн, запускали щупальца в невидимые трещины, зачерпывали мелкую крошку разлагающегося льда, прорисовывая русла и притоки серебристыми и розовыми мазками смертельно раненого солнца. В полном соответствии с иллюзией все новые и новые вихри переваливали через чашу горизонта и обрушивались на звенящий колдовской бубен, вплетая в рев мелодий обертоны присутствия чужаков.
Одри поднялась с колен и повернулась к Фареллу.
- Физически с ним сейчас должно быть все нормально. Но психологически...
- О каких горах он толкует? - вмешался Кирилл.
- О тех, на которые мы упали, - сказал Мартин и, сделав паузу, добавил:
- По его версии вселенной.
- Что значит - 'по его версии'? - спросил Фарелл. Команда никогда не отличалась особой нормальностью мышления, да и кто после приютской 'корежки' мог считать себя нормальным под Крышкой? Но такое, здесь и теперь...
- Он выпал из последовательности. Перекоммутировал. Дал сбой. Туннелировал из параллельной реальности, - предложил свои версии Мартин.
- А ты специалист по реальности? - съязвил Кирилл.
Мартин невозмутимо щелкнул пальцами.
- Его стоит сейчас о чем-то расспрашивать? - поинтересовался Фарелл.
- Лучше сделать вид, что ничего не произошло, - ответила Одри.
- Вот поэтому я лучше знаю реальность, - заметил Мартин. - Я не умею делать вид.
Голоса прорывались сквозь плотную завесу мира обрывочными, противными звуками, окрашенными неуверенностью, злостью и раздражением. Они вспыхивали в голове ослепляющим смыслом, высвечивая его собственную звенящую пустоту наверное так чувствовал себя сперматозоид после оплодотворения яйцеклетки потеря всякого смысла существования, причем не кажущегося, не воображаемого, а - фундаментально биологического. Но впрыснутый в сердце страх шаг за шагом вырывал из промежутка небытия, вытаскивая в соседнюю реальность сквозь пока еще редкие трещины Ойкумены.
Миг синхронизации был неуловим - ляпуновские такты биологических и физических механизмов совпали, сцепились, принялись в крепкие объятия и потащили на гребне гипостазированной алогической становящейся вечности прочь от пробоины, дефекта мира в бесконечную мерзлоту антарктического дня. Борис вздохнул рафинированный кислород и встал с коффина. Бессмысленные маски пялились на него выпученными моноглазами, и лишь по размерам и меткам можно было выявить в этом остаточном сне разума невысокую Одри, квадратного Фарелла, тощего Кирилла и шкафообразного Мартина, словно карикатурист подбирал столь визуально разношерстную и эксцентричную труппу.
- Борис, дружище, как ты? - Фарелл.
- Не скажу, что это уж совсем неприятное занятие - протыкать тебя иглой, - Одри.
- С возвращением, - Кирилл.
- Идти нужно, - Мартин.
Фонемные тени внешних данных и внутреннего содержания. Пора вливаться в бытие.
- Привет, - помахал Борис рукой. - Я снова с вами.
- Посовещаемся, - предложил Фарелл. - Окружающая местность пока не дает нам шансов отсюда улететь. Или дает?
- Не дает, - сказал Кирилл. - Я осматривал шасси - мы здорово приложились при посадке, и второго такого испытания на взлете шлюпка не выдержит.
- Постойте, подождите, - Борис еще с трудом осваивался в неприятно чуждой реальности. - А вертикальный взлет? И почему на корабле ВС - челнок с крыльями? Они где на нем летать собирались?
- О, - воскликнула Одри, - вопрос вопросов!
- Хотите обсудить тактику десантно-штурмовых отрядов? - хмуро осадил Фарелл. - Не стоит терять время. Примите как данность - в нашем распоряжении только самолет и самолету нужна взлетная полоса высокого качества.
