отсекли перспективу предустановленной несправедливости и вечной мудрости иерархии: великие - в туманной бездне, среди порхающих бабочек, малые и презренные - в темноте и жаре затхлых лабиринтов скотского существования. Корабль оскопили, лишили натяжения искрящих противоречий, соблазна пребывания и существования, дилеммы быть и иметь, обратив в усредненность таких же унылых галерей, огибающих складки корабля, мертвых и пустынных. Жизнь убывала вместе с большой печатью, прыжок через бездну выродился в страшные мучения подтекающей крови, не сдерживаемой никакими бинтами, выносящей с призрачным соблазном греха надежду на бессмысленность страдания, необусловленность избавившейся от творца Ойкумены грозовой волей спящих богов. На смену стихии - ослепленной и уничтоженной - пришло обманчивое умиротворение собственной святостью, замыканием в еще худшей тюрьме своего тела, потому что из него уже точно не было никакого спасения.
- Вам не понравилось?
- Я не люблю богаделен.
Скопцки рассмеялся.
- Позвольте вам рассказать, коммандер. Сюда, пожалуйста. Так вот, наша колония ведет свою родословную из тех легендарных времен, от которых остался лишь бред провидцев, не верящих в Панталассу. Странные намеки, да и прозвище позволяют усмотреть достоверность ритуальной кастрации в ответ на греховную гордыню близости так называемого царствия небесного. Представляете, коммандер? Вслушайтесь в наивное величие идеи - царство небесное! Не Планетарный Союз, не Внешние Спутники - колоссы разбуженной катастрофы, а умиротворение и покой.
- Покой слишком дорог в наши дни, - заметил Фарелл.
- Вы зрите в корень, так кажется? Странные семиотические конструкции порой выплывают в герменевтической практике. Те, древние агнцы, скопили достаточно капитала и мудро вложили его. Они лишь стояли на пороге смерти без надежды продлить себя в прямых биологических потомках. В этом была их слабость. Мы, их преемники, перешагнули порог.
- Вы предлагаете величие?
Пожалуй это вновь развеселило собеседника, но он сдержал смех.
- Фарелл, Фарелл... Вы слишком хорошо ориентируетесь в структуре Ойкумены для бравого коммандера и палача Оберона. Великие... Легенда, миф, обманка. Чудовищное надругательство над самой тьмой. Изрезанный лик, без полутьмы, без меона, еще худший, чем оскопление. Все чувствуют миф, конструируют понятия, но кто, скажите мне, готов распутать его диалектику? Кто владеет подобными технологиями в нашем мире, погрязшем в противоестественном совокуплении с еще одним мифом - мифом машины?
Коридор распухал, округляясь в анфиладу помещений эшеровской геометрии с такими же странными конструкциями в выбитых проемах, ощетинившихся текучей симметрией оловянных накладок самостоятельных мобилей, вдувающих тихую жизнь в перезвон крохотных колокольчиков. Искалеченные модели или восставшие хтонические чудовища проглядывали в коротких взглядах, цепляясь за память клочковатой неопрятностью страшных вирусов, подсаживающих собственный геном в эстетическое пространство девственной пустоты, отвлекающий, рассеивающий облако внимания в сладкий туман усыпляющей дремоты. Впору было отмахиваться от назойливости институционализирующихся арабесок собранного конструктора манипуляции и суггестии, но Фареллу казалось, что он достаточно контролирует себя. Он прекрасно ощущал нарастающую волну воздействия, намотанные на руки и ноги тонкие нити неведомых кукловодов, шорох и шум, идущий снизу сквозь стерильность решеток, но сила внезапности - в слабости нападения. Сгори, растай в пренебрежимость, стань вязким и текучим в стремлении к пустоте, чтобы затем интегрировать победу из собственных просчетов.
- Так что же теперь такое - скопцки?
- Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; есть скопцы, которые оскоплены от людей, и есть скопцы, которые сделали себя сами скопцами для Царства Небесного. Крышка - он ведь не за Плутоном или Прозерпиной, не над нами или под ногами нашими. Крышка в нас самих, в наших руках и глазах, в наших ушах и на нашем языке. Они мистики и аскеты, которые видят себя агнцами Ойкумены, теми 'овцами', что станут по ту сторону Хрустальной Сферу. Они искуплены из людей, как первенцы Агнцу. Они жили среди пребывающих во тьме, 'козлищ', которые станут по эту сторону склепа и не будут допущены в Царство Небесное.
- И что по вашему есть Царство Небесное? Мир за Крышкой? Картонная декорация бесконечности и морали? - спросил Фарелл, стараясь не усмехаться, но скопцки почувствовал сквозившую тень иронии и недоверия.
- Чувства и жадность еще довлеют над вами, коммандер. Неужели даже вы не видите собственную ограниченность и замкнутость в черепной коробке насильственной экуменизации, миллионы присосавшихся к вам червей, пиявок, крадущих внимание и силы, не ощущаете паразитов бессознательного - огромный страх одиночества, готовый пожрать вас в любое мгновение добровольного молчания?!
- И что же мне делать? Как спастись?
- Рожденные на свет не по своей воле и обреченные на смерть, мы рождаемся еще раз, уже по собственному желанию. Это второе рождение - и предвкушение смерти, чья власть над жизнью теперь не важна. Те, кто совершает путь к Свету, получают вознаграждение. Спасенные да возрадуются.
- Ах, чудо! - понял Фарелл. - Вы толкуете о чуде, о тех бреднях, что оказываются случайностью спасения из ничтожества малых сил, после которых оскопляют память - верное средство шизофрении!
- Фарелл, Фарелл, - горестно сказал собеседник, - вы еще один утомительный образчик обыденного язычества. Вы думаете о смысле жизни последние несколько минут и считаете, что вольны высказывать мнение о том, о чем другие думают столетиями. Вы окутаны пеленой мифа и не желаете даже узреть банальность инвектив шаткой посредственности человечества. Вы агностик. Вы труп, так что же вы удивляетесь своему пребыванию в склепе?!
- Я уже ничему не удивляюсь, - возразил Фарелл, - и я хочу вырваться из склепа. Но где он - этот мой путь? Здесь? В этом отстойнике кастрированных душ?
Скопцки не обиделся.
- Вы заблуждаетесь, коммандер, но ваше огромное достоинство - вы ищете. Вы ищете и вы можете найти то, что ищете. Вы существуете в ужасающей меня тьме, но вы понимаете, что это тьма. А для других тьма - свет их души, и представляете тогда, что есть черная половина убогой сущности червей преисподней? Вы думаете - все дело в тлене, в тех мертвых довесках, которые отсекаются?
- Разве не так?
- Ну кого сейчас интересует похоть? Размножение? Извращение?
- Меня.
- Оскопление - несложная операция. У всех есть часть плоти, с которой они могут расстаться. Как написано в книге, легендарные скопцы удаляли мужчинам яички, и это называлось 'малой печатью'. Человек, производивший операцию, перевязывал мошонку у основания, отрезал ее, прижигал рану или смазывал ее целебной мазью. Была и 'большая', или 'царская печать': отрезали сам пенис. Женщинам удаляли соски, груди или выступающие части гениталий. Каждого, кто становился членом общины, обучали особому поведению и преданиям, которые отделяли и защищали его от окружающего мира. Он давал обет хранить тайну и упражнялся в связанных с этим обетом 'приемах'. Чем больше отклонялась община от общепринятых норм, тем тщательнее она старалась скрыть свое отступничество. Но потом это стало неважно.
- Неужели все так примитивно просто? - разочаровался Фарелл, - Тогда это не самое страшное испытание.
- То были лишь забавы. Забавы с собственным телом, наследие древних традиций улучшения водянистой емкости душ. Архаизм и наивность. Мы практикуем более совершенное и радикальное средство. Оно вам должно понравиться.
- Почему мне?
- Потому что там уже не будет таинства смерти, коммандер. Там будете только вы наедине с самим собой - в вечности и пустоте. Подлинной вечности и подлинной пустоте.
Пожалуй, это можно было назвать главным залом. Или храмом, если скопцки вообще практиковали столь дремучую форму связи с высшими силами. Бездна вновь вырывала низкий потолок в светящуюся мглу
