разобраться: откуда взялись эти красотки, занятые тем, чем там они занимаются.
Интересно, может, жена босса, — который из них босс, кто бы он ни был? — умерла, и все это — его месть за долгие пресные годы, сведение счетов, я бы сказал, или, может, ему просто надоело смотреть по вечерам телевизор?
Ну, или что произошло, я не знаю.
Девушка с длинными светлыми волосами говорит по телефону. Миловидная брюнетка убирает что-то в картотеку. Девушка с безупречными зубами, похожая на капитана болельщиков, трет что-то ластиком. Экзотическая брюнетка несет через контору книгу. Таинственная малютка с очень большой грудью закатывает лист бумаги в пишущую машинку. Высокая девушка с восхитительным ртом и великолепным задом приклеивает марку на конверт.
Хорошенькая контора.
Когда я туда добрался, они снова закапывали льва на заднем дворе. Как всегда, имелась наспех вырытая могила — явно слишком маленькая для льва, к тому же выкопана с минимальным мастерством. А они в эту недокопанную ямку пытаются запихнуть льва.
Как всегда, лев сносил это вполне стоически. За последние два года его хоронили по меньшей мере раз пятьдесят, так что лев привык к своим похоронам на заднем дворе.
Я помню, как его хоронили впервые. Он не понимал, что происходит. Он был тогда юным львом, испуганным и растерянным, но теперь понимал, что происходит, потому что стал солидным и много раз хороненным львом.
Он выглядел рассеянно скучающим, когда они крест-накрест сложили ему передние лапы на груди и принялись забрасывать морду землей.
По правде говоря, дело было безнадежным. Лев никогда бы не влез в яму. Он и раньше не помещался в яме на заднем дворе и никогда не поместится. Они просто не в состоянии выкопать большую яму, чтобы похоронить в ней этого льва.
— Привет, — сказал я. — Яма слишком маленькая.
— Здоруво, — ответили они. — Вовсе нет.
Так мы уже два года приветствуем друг друга.
Я простоял около часа, наблюдая, как они отчаянно стараются похоронить льва, однако похоронить им удалось лишь четверть его, а потом они в раздражении сдались и столпились, упрекая друг друга за то, что не выкопали достаточно большую яму.
— Может, вам в следующем году разбить огород? — спросил я. — В этой почве должны вырасти неплохие морковки.
Им не показалось, что это очень смешно.
Я делаю то же, что и все: живу в Сан-Франциско. Иногда Мать-Природа вынуждает меня садиться в автобус. К примеру, вчера. Ногам было не под силу доставить меня на Клэй-стрит, так что я ждал автобуса.
Не сказать, что это было неприятно: чудесный теплый осенний день, неистово яркий. Еще автобуса ждала старуха. Как говорится, ничего особенного. С большой сумкой и в белых перчатках, которые овощной шкуркой обтягивали ей руки.
На заднем сиденье мотоцикла проехал китаец. Я очень удивился. Я раньше никогда и не думал о китайцах на мотоциклах. Порой реальность обнимает тебя ужасно крепко, как овощные шкурки — руки той старухи.
Я обрадовался, когда пришел автобус. Когда появляется твой автобус, ощущаешь какое-то счастье. Разумеется, это ничтожная, ограниченная форма счастья, и главной ей никогда не стать.
Я пропустил старуху вперед и последовал за ней в классической средневековой манере, а этажи замка выстилали мне путь в автобус.
Я кинул пятнадцать центов, получил свой обычный билет на пересадку, хотя он мне не нужен. Я всегда беру билет на пересадку. Он занимает мне руки, пока я еду в автобусе. Мне
Я сел, оглядел пассажиров и примерно через минуту понял: с автобусом что-то не то. Другим людям потребовалось приблизительно столько же времени, чтобы понять, что с автобусом что-то не то, и это не то — я.
Я был молод. Всем остальным в автобусе, примерно девятнадцати, мужчинам и женщинам было за шестьдесят, за семьдесят и за восемьдесят, и только мне — за двадцать. Они смотрели на меня, а я на них. Всем было неловко и неуютно.
Как это случилось? Почему мы вдруг оказались игроками жестокой судьбы и теперь не можем отвести друг от друга глаз?
Мужчина лет семидесяти восьми принялся отчаянно стискивать отворот плаща. Женщина лет шестидесяти трех начала белым носовым платком вытирать руки, палец за пальцем.
Я чувствовал себя ужасно, так жестоко и необыкновенно напоминая им о потерянной юности, о поездке по их скудным годам. Зачем нас смешало в этот жуткий салат, поданный на сиденьях проклятого автобуса?
Я вылез из автобуса при первой же возможности. Все были рады, что я ухожу, а я радовался больше всех.
Я стоял и смотрел вслед автобусу: его странный груз теперь в безопасности, уезжает все дальше и дальше по дороге времени, — пока автобус не исчез из виду.
Дети Такомы, штат Вашингтон, ушли на войну в декабре 41-го. Казалось, это правильный поступок — пойти по стопам родителей и других взрослых, что вели себя так, будто знают, что происходит.
— Помните Пёрл-Харбор! — говорили они.
— Фиг ли! — отвечали мы.
Я в то время был ребенком, хотя сейчас похож на кого-то другого. У нас в Такоме шла война. Дети умеют убивать воображаемых врагов не хуже, чем взрослые — настоящих. Война тянулась много лет.
За период Второй мировой войны я лично убил 352.892 неприятельских солдат, не ранив ни одного. Детям во время войны нужно гораздо меньше госпиталей, чем взрослым. Дети предпочитают смерть-без- пощады.
Я потопил 987 линкоров, 532 авианосца, 799 крейсеров, 2.007 эсминцев и 161 транспорт. Транспортные суда были не очень интересной мишенью: маловато азарта.
Кроме того, я потопил 5.465 торпедных катеров. Понятия не имею, зачем мне понадобилось столько их топить. Но так бывает. Четыре года подряд, стоило мне обернуться — и я топил торпедный катер. Непонятно до сих пор. 5.465 торпедных катеров — это много.
Я потопил только три подводные лодки. Субмарины — не по моей части. Первую свою подлодку я потопил весной 1942-го. В декабре и январе толпы пацанов выскакивали на улицу и топили субмарины налево и направо. Я выжидал.
Выжидал я до апреля, а потом однажды утром по дороге в школу — БАБАХ! — моя первая подлодка, прямо напротив бакалейной лавки. Вторую я пустил на дно в 1944-м. Я мог себе позволить ждать следующей два года.
Последнюю подводную лодку я потопил в феврале 45-го, через несколько дней после того, как мне исполнилось десять. Подарки в том году меня не очень сильно удовлетворили.
А было еще небо! Я взмывал в него в поисках неприятеля, а Маунт-Рэйнир высилась за мной, как холодный белый генерал.
