— Не перебивай! Так услышишь. Тропинкой шёл, пока к вам не вышел. Отроки меня потом ещё поили другой водой — вот она у тебя на столе стоит. Это тоже мёртвая вода, видно, но только кровь горячит, как меда пьяные. А больше ничего не помню. Что-то в голове воедино не складывается, какие-то лоскутья.
— Да, не густо… Ну да ладно, не на допросе. Вспомнишь — так расскажешь.
— Только многое, что увидел, в диковину мне: и одежда ваша, и как говорите, многие слова не понятны. А вот начельник, что в руке держишь, как бы знаком. Видел и даже в руках своих держал.
— Видел, говоришь! Где? У кого? — Леший встрепенулся — Что молчишь?
— Не помню, но видел.
Леший даже потерял интерес к собеседнику.
— Ты вот себя Лешим называешь… Ты что, людей в лесу с пути сбиваешь? Закруживаешь?
— Ну, сказанул! Я и сам вчера заблудился, сегодня только в деревню вышел. Просто мать так в детстве назвала, как бы судьбу со словом своим в мои руки вложила. Так теперь по лесам и мотаюсь. Вся моя работа в лесу была, охранял я его долго… Привык, видно: мне в лесу-то вольготней — не то что в деревне. Ты пока в память-то не войдёшь, оставайся у меня. Места хватит. Один живу…
И правда ведь, как леший… Семью уже, наверное, не завести, да теперь и поздно. Нужно всё делать в срок. После армии что дурью маялся? А представить себя отцом младенца в сорок лет! Дмитрий улыбнулся: ребятишки же сынишку засмеют. Скажут, не отец у тебя, а дед. Да и бабы сейчас редко после двадцати семи рожают. А разве за него молодая пойдёт? Нет, конечно. Ну, а его возраста или чуть моложе — все давно замужем. А кто не замужем, так те спились — они сами не нужны были Лешему.
Бегал он тут к одной. Было уже в привычку вошло: как солнце на закат, он огородами да на сеновал к ней. Дома-то дети её взрослые, неудобно. Только вот один раз он на сеновал, а сосед его по огороду Ванька Родькин с сеновала. Да ещё смехом ему в глаза, что очередь надо соблюдать. Плюнул он в сердцах, вместе с Ванькой пошли спирту у Евсеихи купили и выпили. Посмеялись, как она их принимала, словно по списку. Только вот когда сверх нормы выпили, передрались. Баба-то хороша была, не в смысле хозяйства. Леший тогда соседу нос сломал, но и самому досталось: Ванька тоже был не из робкого десятка. Наутро встретились, похмелились и разошлись. Никто никому зла вчерашнего не помнил, но и товарищами не остались. При встречах руки друг другу не тянули, кивка головы хватало. Только ходить к ней оба перестали.
Невзор от водки не пьянел, только лицо налилось краской. Смотрел в одну точку, что-то шевелил губами, держа начельник в руках, — силился, видимо, вспомнить, но не мог. Дмитрий осторожно потянул начельник у него из рук:
— Ты меня извини, но это мне кем-то оставленная вещица. У себя и хранить буду.
Невзор отпустил начельник, и Дмитрий, аккуратно сложив, убрал его в карман. Встав из-за стола и проводив странного гостя в дом, постелив ему на диване, Дмитрий прошёл в маленькую комнату, где спал когда-то в детстве, и, не раздеваясь, лёг, прикрывшись покрывалом. Дрёма пришла быстро к уставшему человеку, но в засыпающем сознании, словно зарницы, вспыхивали моменты его блуждания по лесу, костёр у болотного ручья, запах пихтовой лапки под головой да крик ночного филина. И затухающая мысль о том, как он всё же ушёл совершенно в другую сторону, погасла, потерялась во сне.
Сон долго не шёл к Невзору. Лёжа на диване, он чувствовал, что впервые спит на таком мягком ложе. Это чувствовало его тело, привыкшее к жёстким условиям. Оно как бы вспоминало и давало понять разуму Невзора, что всё, с ним происходящее, — все эти люди, все эти незнакомые вещи, которым он даже не знает предназначения, — впервые для него. Но вот кто он и откуда, и где жил до сегодняшнего утра — он не знает.
Он слышал, как заснул, поворочавшись, человек, приютивший его, давший ему пищу и ночлег. Перед глазами вдруг встали незнакомые люди, что встретились ему впервые в селении. Потом появилась дивная берёзовая роща, и люди в белом бежали в утренний солнечный свет и исчезали в нём. И будто вместе с ними бежал он. Себя он не видел, но чувствовал это. Ещё чувствовал терпкий напиток на губах, и вместе с этим вкусом поплыла комната, чужая для него, завертелась и рассыпалась мелкими осколками льда. Ещё сверкали синевой острые грани, но Невзор уже спал. Только мозг продолжал крутить эти осколки в памяти его.
И вдруг кто-то выдохнул рядом с ним:
— Ну вот, отец, мы и в новом мире. Только каков он будет для нас? Пока он для нас чужой, и будет ли когда своим — никому не известно.
— Ведея, ты ли это? Как ты меня нашла?
— Во сне твоём. Меня нет рядом, но я поблизости. Это я привела тебя сюда, к этому человеку. Я уже давно знаю его, давно прихожу в сны его. И не раз спасала от смерти, чего с другими никогда не делала. Берегу его от напастей, для себя берегу… Но настоящей встречи может и не быть, так как между нами тысяча лет. И какими мы станем в этом их времени, я не знаю, отец… Скоро войду и в его сон, постараюсь рассказать ему о тебе. Только он ведь может не понять: не воспримет его разум. Ты не можешь спрашивать меня обо всём, потому как я сама ещё не всё поняла в этом мире, я получила не все знания свыше. Бездна времени между этим народом и нами. Нужно время, отец…
Невзор крепко спал. Уже исчез образ дочери, остался только тихий её шепот. Он проникал в его мозг, заставляя впитывать, откладывать в память всё, что несла ему дочь, невидимая для него. Он мысленно задавал ей вопросы и тут же получал от неё ответы. И только губы его, спрятавшись в седой бороде, чуть- чуть подрагивали и шевелились во сне.
— Но ты хочешь понять, почему его выбрала. Я отвечу… Он родился в том же месте и в тот же час, что и я, только на много столетий позже. По воле Рожаниц рождение ребёнка всегда или почти всегда происходит на рассвете, когда рождается солнце, когда рождается день. И эти дети всегда здоровы и становятся долгожителями, так как солнце тоже только родилось и даёт ребёнку свою силу! Это после зенита солнце готовится умирать, склоняясь и остывая у земли. И дети, что родятся вечером, чахлые и болезненные, — это дети заката. Но это не самое страшное. Страшно то, что они больше всех подвержены силам тьмы, на них как бы воздействует луна и призрачный мир её сияния.
Её шепот вдруг стал другим, в нём появились нежность и ласка, и вместе с тем грусть истосковавшегося сердца. Её шепот дрожал, в нём слышались волнение и стеснение перед отцом. Невзор стал понимать, чьё имя тогда слетело с её губ.
— Леший родился тоже на заре, но это уже была не берёзовая роща, в которой родилась я: берёза, она недолговечна. Но каждое дерево, отец, как и человек, оставляет свой след на земле после смерти. Там свой след оставила я, оставила та берёза, у которой мать родила меня. И этот след приняло на себя другое дерево, взросшее на этом самом месте, у которого по воле судьбы и мать Дмитрия родила. Леший насыщен лучами, но не понимает их. Он что-то чувствует, только объяснения не находит, потому что его жизнь была совершенно другой. Ему насильно вталкивали порочные знания, притупляющие тот природный дар, которым обладает каждый от рождения. И когда что-то всплывает в памяти, человек спешит отбросить это, потому как оно противоречит законам, которые ему были с детства заложены их новыми волхвами. Но всё же, как бы то ни было, многие люди непроизвольно подчиняются своей интуиции. И когда получается, что они оказываются правы, они не могут этого объяснить, потому что это противоречит их рамкам знаний и определившимся уже законам. Во снах своих я поймала его лучи и явилась к нему во сне, когда он спал, заблудившись, будучи ещё ребёнком. Дмитрия тогда так покусали комары, и я вывела его сонного на край деревни и, поцеловав, отпустила. Он потом долго меня вспоминал и тихо ночами просил присниться. Но это его убило бы, так как ещё разум не был готов.
Она засмеялась тихим серебристым смехом. И Невзор вновь её увидел. Она как бы присела на край его дивана, лёгкая, воздушная, потому как диван не скрипнул и не прогнулся под нею. Но это была она, Ведея. Он хотел погладить её по руке, но его руки были тяжелы и неподъёмны. Он смог только улыбнуться ей, и она вновь пропала. Поплыл опять её шёпот, заставляя понимать, что происходит с ним, и вспоминать, кто он и зачем здесь.
— У них здесь другой мир, не такой, как был у нас. И нам тоже, отец, придётся к нему приспосабливаться. Я буду приходить во сне и к Дмитрию, и к тебе, чтобы вы стали понимать, что такое мир вообще, постараюсь донести вам то откровение, которым поделился со мной Дед наш Небесный. В сегодняшнем мире считают это шарлатанством или колдовством, но эту науку несёт мне небо. У них это
