государственных средств, у президента не осталось другого выбора, кроме как назначить Мищенко.
Молодой, целеустремленный, достаточно опытный Мищенко пользовался безусловной поддержкой на Западе. Казалось, можно несколько сбавить накал политических страстей. Но президент не сумел просчитать все последствия своего шага. Мищенко с первого дня не скрывал, что должность премьера для него всего лишь трамплин к следующей должности – он был нацелен на президентский дворец. А сам президент стал считаться «хромой уткой», используя американский политический жаргон, – уже дважды избранного руководителя автоматически зачислили в выбывающие фигуры.
Против Мищенко объединились сразу несколько партий, оппоненты использовали его просчеты по полной программе. К тому же своей прозападной политикой он сильно раздражал Россию, связи с которой были столь важны для Украины. Сыграла свою роль и Милашенко. Эта очаровательная вице-премьер стала личным врагом президента, и против нее возбудили уголовное дело по обвинению в хищении. Только если в случае с Назаренко все понимали, что американцы хотят установить истину, то в случае с Милашенко все также понимали, что это всего лишь политический заказ. При этом сама Милашенко не была ангелом. На середину девяностых годов пришелся пик так называемой приватизации и в России, и на Украине. Естественно, что во время этих «тектонических процессов» обогатилось много людей, и процесс их обогащения не всегда был праведным, если вообще он может быть таковым. Милашенко, в конце концов, госпитализировали, а затем выпустили. И она возглавила партию, стоявшую на самых непримиримых позициях по отношению к президенту.
Потом было недолгое правление нового премьера – Анатолия Финаха. Все понимали, что это всего лишь переходное правительство. Страну лихорадило. И вот теперь новая кризисная ситуация, когда президент принял отставку и этого кабинета.
Ермакович вспомнил свой последний разговор с президентом. Он состоялся три дня назад. Тогда уставший глава государства честно признался, что считает своего собеседника лучшим кандидатом на должность премьера. Ермакович не стал ему подыгрывать. Если это официальное предложение, то президент должен продолжить поднятую тему, если нет, то не о чем и говорить. Президент ничего не добавил, а Виктор Викторович удержался от вопросов. Прошло два дня. Сегодня, на третий день, судя по волнению в парламенте, срок на размышление у президента закончился. Он обязан что-то решить. Так что сегодня же либо позвонит в Донецк, либо поступит как-то иначе.
В этот момент снова зазвонил другой телефонный аппарат. Тот самый аппарат прямой связи, по которому звонил из Киева Олег Константинович. Ермакович поморщился. Надо напомнить, чтобы ему поменяли этот номер. Он смотрел на телефон, но не поднял трубку. После пятого звонка аппарат умолк. И почти сразу позвонила секретарь.
– Извините, что отвлекаю вас, Виктор Викторович, но по нашему телефону звонит ваша супруга Лидия Александровна. Она звонила вам по прямому, но вы не ответили.
Ермакович снял трубку.
– Я тебя слушаю, – сказал он, зная, что жена реагирует на малейшие нюансы его голоса. Когда супруги живут вместе почти тридцать лет, это не может не сказаться на их отношениях. Они становятся не просто необходимы друг другу, а начинают дополнять друг друга, чувствуя партнера на каком-то другом, более глубоком, подсознательном уровне. Виктор Викторович знал, что его жена всегда улавливает его состояние. Поэтому постарался придать своему голосу некую непринужденность. Но актером он был неважным.
– Как у тебя дела? – поинтересовалась Лида.
– Работаю. – Он никогда не рассказывал о своих трудностях дома, но она все понимала без лишних объяснений.
– Когда ты приедешь? – осторожно спросила жена.
– Пока не знаю.
– Я тебе звонила…
– Я слышал. Не успел взять трубку…
Он не стал уточнять, что намеренно не хотел отвечать, а она – допытываться, почему он не успел. И Виктор Викторович был благодарен ей за такую деликатность. Собственно, Лида всю жизнь терпела его сложный характер и незаметно всегда была рядом с ним, когда ему было плохо. Он вдруг подумал, что должен что-то добавить, сказать несколько других слов.
– Как ты думаешь, стоит нам переезжать в Киев? – вдруг неожиданно даже для самого себя задал вопрос Ермакович.
Лида замерла. Он никогда не посвящал ее в свои дела. А она никогда ни о чем его не спрашивала. Даже когда они переезжали в Донецк. Жена просто всегда была рядом с ним, отлично сознавая, что все самые важные решения должен принимать только он сам.
– Ты хочешь знать мое мнение? – уточнила Лида.
– Да. Я хочу знать, что ты об этом думаешь.
– Не знаю, Виктор. Как ты решишь, так и будет. Если скажешь, что нужно ехать, значит, поедем. Если решишь остаться – останемся. Решать тебе… Как скажешь, так мы и сделаем.
Он улыбнулся. Никакого другого ответа он и не ждал.
– До свидания, – произнес он и, опасаясь выдать свое настроение, быстро положил трубку. Сентиментальность была не в его духе.
Воспоминания
Его снова освободили раньше срока. В двадцать два года Виктор Ермакович вернулся в родной поселок, имея за плечами уже две судимости. И хотя здесь его знали и уважали, он понимал, что для него теперь все дороги закрыты, их ему придется прокладывать заново, пробиваясь через человеческое непонимание и строгие правила, установленные в обществе. Человек, имеющий судимость, не мог вступить в партию, а значит, автоматически лишался будущего. Таких людей не выдвигали по работе, им не разрешали становиться передовиками производства, их не представляли к наградам и поощрениям.
Перед вторым судебным процессом только его показания спасли Колю Кравченко от возбуждения против него уголовного дела. Ермакович твердо стоял на своей позиции, утверждая, что один ввязался в драку со своими знакомыми рецидивистами и лишь затем там появился Коля. Несмотря на все возражения Кравченко, он не менял своей позиции. Адвокат объяснил Коле, что ему нужно с нею согласиться, иначе следователь припишет им гораздо худшую статью, назвав случившееся групповым нападением. На этом настаивал и Виктор. Но Коля не поддался уговорам. Даже на судебном процессе он продолжал утверждать, что его друг пытался защитить их от нападения бандитов. Судья не принял во внимание показания Кравченко и вынес неправедный приговор.
Этот приговор изменил жизнь и Коле. Потрясенный его несправедливостью, он стал активным дружинником, затем возглавил на производстве комсомольский оперативный отряд, после чего его выдвинули в райком комсомола, а оттуда направили на работу в милицию. А для Виктора Ермаковича, тогда казалось, любой рост в обществе остановился навсегда.
Ему пришлось начинать не просто с нуля. Он вступал во взрослую жизнь уже изгоем, осужденным на незавидное прозябание. Слабый человек обычно ломается под такими ударами судьбы, но сильный ломает судьбу под себя. Виктор принял решение поступить в институт, чтобы получить высшее образование, и снова устроился на прежнее место работы. На заводе их семью знали, здесь все считали Виктора героем, сумевшим защитить друга и его беременную жену. Поэтому на родном предприятии и в Енакиево, уже разросшемся до размеров небольшого городка, его приняли как равного, не попрекая прошлым. Поступая электриком на автобазу, Ермакович поехал в Донецк сдавать документы.
В политехническом институте, куда он принес заявление, его документы принимал пожилой ветеран. Он был в штатском костюме, но ровные ряды орденских планочек выдавали в нем бывшего фронтовика. Тогда еще в большой стране никто не стыдился признаваться, что воевал за свою Родину и дрался под красным флагом, ставшим символом победы. Ветеран войны внимательно прочитал его анкету и все другие документы, просмотрел аттестат, выданный в техникуме, изучил характеристику с места работы. Затем, отодвинув все бумаги в сторону, молча уставился на молодого парня.
– Меня зовут Иваном Николаевичем, – представился он. – А ты, значит, Виктор? Учиться хочешь?
– Хочу, – с вызовом ответил Ермакович. – А вы не хотите принимать мои документы? Не понравились?
– Ишь ты какой смелый. А кому они могут понравиться? Две судимости и в таком возрасте. Может, ты
