— Ну? Ты бабе Варе сказал, что сготовить? — сурово сдвинул брови бородач. — Курицу там, или рыбу, чего захотелось-то?
Но доктор Костя уже освоился и не так трясся при виде сурового хозяина.
— Геннадий Алексеевич, пока у больной ограничения в питании. Сейчас можно только кусочек белого хлеба и чашку бульона. А там буду наблюдать! — и он сделал строгое лицо и надул щеки, для убедительности, должно быть.
— Ладно, братан, дуй за жрачкой, — покладисто ответил мужик. — А мы пока побакланим маненько. Ведь сто лет не виделись!
Ада ошеломленно рассматривала человека, в чьем доме и в чьей власти она, похоже, находилась. И чем дольше она на него глядела, тем больше убеждалась, что никогда, нигде, ни разу в жизни и даже в дурном сне она не встречала этого человека. Может, это такой розыгрыш? „Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!“
Когда дверь за доктором Костей закрылась, бородатый дядя ухватил стул, придвинул его к Адиной постели, плюхнулся на него и осторожно взял ее за руку.
— Ну, здравствуй, Ада Третьякова! Давненько мы с тобой не виделись!
— А-а-а, э-э-э, здравствуйте… — промямлила она. Что бы ему такое сказать, чтоб не обидеть? „Как поживаете?“
Дядя внимательно посмотрел на Аду, смешно пошевелил бровями, а затем широко улыбнулся.
— Не узнала, что ли? Интересно, это я так изменился, или тебе по башке так вмазали, что всю память отшибло? — в мутно-голубых глазах мужика появился неподдельный исследовательский азарт. — Ну ничего, пройдет, слыхала, что доктор балакал?
— Простите, — смущенно пробормотала Ада.
— Да ладно, бывает! — обрадовал ее собеседник. — Я Гена, Гена Санько. Помнишь деревню Малышки? Вас туда на „картошку“ вывозили. Маманя моя ещё заболела, а я тебя лечить позвал. Ну, вспомнила?
— Гена, это что, правда ты? — растеряно спросила она.
Ну конечно, теперь она вспомнила. Как же она могла не вспомнить? Хотя трудно было узнать через столько лет в этом бородатом властном мужике загорелого быстроглазого крепыша Генку, бесцеремонно прикалывавшегося к растерянным студенточкам.
После памятного знакомства на крыльце студенческого барака Ада почти не встречала его. Целыми днями студенты копались на колхозном картофельном поле, неумело извлекая из земли заветные корнеплоды. Вечера проходили в веселых посиделках. Иногда небольшая компания отправлялась проторенной дорожкой в местный клуб, где Митька терзал старенькое пианино. Туда непременно приходил и толстенький гитарист. Как же его звали? Толик? Колян?
Пару раз в зале возникала безмолвная фигура в неизменной кепочке, надвинутой на брови. Генка никогда не пытался присоединиться к непринужденной студенческой тусовке. Он садился на скрипучее откидное сидение в дальнем углу и молча наблюдал за царившим весельем.
Однажды вечером он пришел в барак. Не обращая внимания на недоумевающие и насмешливые взгляды, он разыскал Аду и смущенно попросил ее выйти с ним на крыльцо.
— Я извиняюсь за беспокойство, — неловко начал он, разглядывая свои нечищеные сапоги, — но тут такое дело, маманя моя что-то слегла… Как пришла с огорода, так и лежит. Встать не может, пить всё только просит. Совсем ей худо, похоже… Я подумал: вы же, вроде как, на докторов учитесь. Посмотрела бы ты её, а? А то у нас медпункт в начале лета закрыли — и всё. Говорят, что обратно откроют, да только неизвестно, когда. А мамане сейчас плохо.
Парень неловко мямлил про маманю, а Ада во все глаза смотрела на него.
— Слушай, но мы ещё и учиться-то не начали, на докторов-то, — испуганно проговорила она. — Только поступили и вот, на „картошку“ сразу поехали. И руководитель наш тоже не в теме — он с кафедры политэкономии, кажется.
— Что, ничем не поможешь? — безнадежно спросил парень. Он был очень бледный, совсем поникший и мало напоминал развеселого молодца, предлагавшего напуганной барышне посидеть с ним и его друзьями и выпить самогоночки.
Изба на окраине деревни была совсем неказистая, однако чистенькая и ухоженная, „приличная“. В доме приятно пахло какими-то сушеными травками, на полах лежали аккуратные половики, на тщательно натертой старенькой мебели — ни пылинки.
Вслед за Генкой Ада прошла через крошечные сени в тесную кухоньку. Из-под ее ног безмолвно скакнул упитанный черный кот и ловко взлетел на потертый шкафчик. Там он залёг и принялся внимательно наблюдать за гостьей, не отводя от нее своих желтых нахальных глаз.
— Тьфу ты Ирод, напугал до смерти, — беззлобно ругнулся на кота Гена.
— Его как зовут? — почему-то шепотом спросила Ада, разглядывая животное.
— А так и зовут — Ирод. Маманя его раскормила — страсть, — с неодобрением в голосе пояснил парень. — Мышей не ловит, только спит да жрёт. Тьфу! Вот Белка — это совсем другое дело, — и он мотнул головой куда-то вверх. — Крысоловка! Не чета этому борову гладкому!
Ада проследила взглядом в направлении его кивка. Сверху на ребре открытой двери примостилась крупная довольно облезлая кошка неопределенного цвета.
— А почему Белка? — поинтересовалась Ада. — Она ж не белая.
— Это ее маманя прозвала, — охотно пояснил парень. — Прыгает больно ловко.
Худенькая женщина лежала в опрятной спальне прямо на лоскутном покрывале. Ада, конечно, врачом не была; она еще в полном смысле слова и студенткой-то считать себя могла лишь с очень большой натяжкой. Но, прожив всю жизнь с отцом-кардиологом и получив то, что можно было бы назвать домашним медицинским образованием, она сразу поняла: дело плохо.
Женщина была бледна нездоровой бледностью, ее губы посинели, под глазами залегли лиловые тени. Её явно знобило, и она то и дело натягивала повыше синее байковое одеяло; тем не менее на верхней губе и на лбу проступили мелкие капельки пота. Дышала она с трудом, при вдохах между ее выпирающих ключиц образовывалась глубокая тугая ямка.
— Мам, ты как? — наклонился над ней Генка. — Я вот тебе студентку привел на помощь. Уже почти доктор, между прочим! Щас она тебя в минуту вылечит.
И Аде:
— Ее тетя Маня зовут, Марья Степановна, — поправился он под Адиным укоризненным взглядом.
И шагнул в сторону.
Боже мой, как это было трудно, почти невозможно, — спокойно подойти к постели больной, настоящей больной, живой, страдающей, с надеждой смотрящей на нее, еще ничего не знающую и не умеющую! В книжках всё было совсем иначе! Там врачи были мудры и опытны, они не ведали страхов и сомнений. Они были врачи, в конце-то концов, а не вчерашние абитуриенты, неуклюже копающие картошку!
Но она подошла, присела около маленькой женщины и даже слегка улыбнулась.
— Здравствуйте, Мария Степановна. Меня зовут Ада. Я, конечно, пока никакой не врач, но попробую вам помочь.
Всё, что смогла сообразить Ада, так это, к счастью, то, что Генкину мать надо было срочно доставить в больницу. Из испуганных слов больной она поняла, что той трудно дышать, сильно давит грудь и левое плечо, от слабости никак не получается и головы-то поднять и очень холодно.
В доме не было даже градусника; из лекарств — пожелтевшие таблетки валидола.
— Может не надо в больницу, Адочка? — несмело попросила Мария Степановна. — Куда мне уезжать? На работу ведь завтра идти… Может, Гена за какими таблетками съездит? Ты посоветуй, что купить, а?
— Ну нет, Марьстепанна, — уверенно возразила Ада. — У вас, похоже, сердечный приступ, и довольно серьезный. Вам полечиться надо, да обследоваться, да отдохнуть. На работу вы всегда успеете! А дома на хозяйстве Гена останется, правда, Ген? И Ирод с Белкой ему помогут, последят за порядком.
С Митиной помощью Аде удалось уговорить пьяненького колхозного шофера отвезти их в райцентр, в больницу. Марию Степановну пришлось положить в кузов на притащенный из дому худой матрасик и укрыть потеплее. Ада, Митя и Гена примостились рядом.
