Птицы вечности

И не судите слишком строго
ни богача, ни бедняка.

Ударят в ранний час морозы,
и потекут от счастья слёзы,
искрясь в оранжевых лучах…
Зима, зима! С хрустящим снегом,
с неповторимым лыжным бегом
и вьюгой-змейкой на лугах.

И всё-таки мне ближе осень,
когда меж туч сияет просинь,
когда, устав от дел и слов,
шагаю по листве опавшей
с печалью, может, запоздавшей,
но ясной, как сама любовь.

А, впрочем, думаю, с годами,
неважно, штилем иль цунами,
жизнь обернётся для меня —
живу себе, и слава Богу,
торю во тьме свою дорогу,
во тьме средь дыма и огня.

Ну, а если стихи протрубят отбой
и не смогут меня поднять,
дорогая, хоть ты оставайся со мной,
нелегко одному умирать.

И не плачь, и судьбу за меня не кляни,
просто молча и тихо гляди,
как уходят мои беспокойные дни
по секунде в туман и дожди.

А когда и дыханье покинет меня,
осторожной своею рукой,
словно облачком лёгким в сиянии дня
мне навеки глаза закрой.

В моей душе — душе печальной,
где плыли баржами века, —
есть пристань, есть канат причальный,
да только высохла река.

Летают чайки, блещет галька,
сверкает сахаром песок,
и долбит мусорная галка
леща протухшего в висок.

Была река… И вот не стало.
Закрылась пристань, слышен мат.
И лишь душа светлинкой малой
сквозь тьму веков глядит назад.

Разлито в воздухе тепло:
берёза листья распускает,
рассвет озёрное стекло
туманной ватой протирает.

Вовсю токуют глухари,
на солнце отливают перья
то светом утренней зари,
то — голубого завечерья.

И золотисто-синий свет,
струящийся с небес на поле,
как радость уходящих лет,
как ощущенье вечной воли.

Взойдя на шаткое крыльцо,
стою, до пояса раздетый,
ласкают плечи и лицо
луч золотой, весёлый ветер.

Не верю даже, что зимой,
когда мороз гремел, как сабля,
душа, объятая тоской,