Астраханцев Александр
В потоке дней
Александр Астраханцев
В ПОТОКЕ ДНЕЙ
В автобусе на переднем сиденье - мама с малышкой на руках, девочкой лет двух с половиной. Мама - флегматичная молодая женщина с миловидным, но статичным сонным лицом и гривой темных волос; малышка же - явно не в маму: хрупкая, с голубыми жилками сквозь полупрозрачную кожу на висках, со светлыми реденькими локонами, большим, почти уродливым ртом, огромными серыми глазами, и - очень живая. Она смотрит в окно, тычет в стекло пальцем и без конца дергает мать: 'Мама, мама, матина!', 'Мама, мама, батени кан!' Мама равнодушно, не глядя, кивает головой:
'Да, машина, да, башенный кран'.
Но вот рядом с ними села ещё одна молодая мама, с мальчиком лет четырех. У мамы мальчика - осмысленный, живой взгляд; мальчик - спокойный, воспитанный, с мамой разговаривает как равный; чувствуется, что они понимают друг друга с полуслова.
Девочка моментально преобразилась: отвернулась от окна и стала дружелюбно улыбаться мальчику. Но тот посмотрел на неё равнодушно и рассеянно - как на неразумного младенца.
Девочка стала то подмигивать ему, то прищуриваться, то широко распахивать глазищи, всеми силами стараясь привлечь его внимание, безусловно, зная о привлекательности своих глаз - сама ли догадалась об этом или при ней о них говорили? Она использовала весь свой запас мимики, чтобы привлечь внимание мальчика... Интересно, у кого эта обольстительница переняла приемы? Явно не у мамы. Или родилась с ними?
Мальчик, ничего ещё в этом не понимая, решил, видимо, что девочка просто глупая кривляка, и отвернулся. Девочка же, перестав кривляться, стала возбужденно лопотать что-то ритмическое, покачиваясь в такт похоже, декламировала стихи, ни к кому не обращаясь и все же бросая время от времени в его сторону быстрые взгляды, явно проверяя впечатление. Но мальчик и тут - никакого внимания. Тогда она просто взяла и изо всех сил заверещала. Терпеливая мама не выдержала: встряхнула её как следует и рявкнула: 'А ну хватит!' Девочка даже не обратила на это внимания.
И тут-то, наконец, до мальчика дошло, что эти выступления посвящены ему! Он повернулся и посмотрел на неё хоть и сдержанно, и снисходительно, и чуть-чуть даже свысока, но - приветливо, поощрив легкой улыбкой.
Что тут стало с девочкой! Она сползла с маминых широких колен, встала, ерзая и оттесняя её, на сиденье ногами, держась за спинку кресла, и со сверкающими глазами, со счастливым лицом запела что-то и стала неистово прыгать. Мать прикрикнула на неё; девочка не слышала - она была упоена победой, она торжествовала, она исполняла некое подобие ритуального победного танца!
Но вот женщина с мальчиком встали и на очередной остановке вышли. Девочка была в отчаянии: она дергала маму, она трясла её за плечи: 'Пойдем, пойдем!' - и когда та объяснила, что ещё не их остановка - у неё хлынули слёзы; она разрыдалась.
Это была истерика. Мама, наконец, разгневалась и отвесила ей шлепка; девочка продолжала реветь, рвалась из рук, колотила мать ручонками, возмущенно бормотала что-то, захлебывалась, пуская пузыри, и выглядела отнюдь не испуганной материнским гневом, а, скорее, разъяренной; и плакала, и капризничала она не от боли - от обиды, что её не понимают.
Время было дневное, ехали в автобусе главным образом женщины с кошелками и старушки. Они смотрели и на девочку, и на мать с осуждением: вот, распустила ребенка... Занятые своими заботами, невнимательные, они, как, впрочем, и мамаша, совершенно не поняли, что на их глазах протекала захватывающая человеческая драма с вечным сюжетом: Она и Он, Он и Она.
А передо мной долго ещё стояли глаза девочки, словно два наполненных до краев стакана, готовых пролиться, и я гадал: что же с ней станет, когда вырастет?
Затюкают ли её, сломают, сумеют впрячь в лямку будней - или , чтобы сохранить свое 'я', ей придется все время рвать путы, ломать преграды, и она станет необузданной и будет постоянно врываться в чужие судьбы, ломать их и корежить?
А, может, станет нежно любящей женой и хорошей матерью со всеохватным чувством материнской любви? Или - хищной блудницей? Или мощное и страстное её, ничем пока не замутненное, не испачканное, беззащитное, искрящееся драгоценным камешком либидо перельется в творчество, и ей предстоит многое свершить?
Нет, думал я, слава Богу, что, вопреки прогнозам пессимистов и скептиков, человеческой жизни на земле пока что не грозит иссякнуть, по крайней мере в ближайшие тысячи лет - здоровые, мощные инстинкты все-таки подскажут ей выходы из всех тупиков и вывезут.
На душе было немного тревожно, но - хорошо.
Рано утром - ещё чуть брезжил серый свет - я ехал в аэропорт. Сидел на заднем сиденье такси, завалившись в уголок, и подремывал.
Посреди совершенно пустой улицы на обочине стояли двое: мужчина и женщина:
женщина отчаянно махала рукой - 'голосовала'. Шофер собрался было проскочить мимо, но женщина кинулась в отчаянии ему наперерез, и если бы шофер мгновенно не затормозил - ей-богу, не миновать несчастья.
Он скрипнул зубами в выругался. А женщина, как ни в чем не бывало, подлетела к машине, распахнула переднюю дверцу и, стараясь расположить шофера виноватой, заискивающей улыбкой, успев при этом ещё и мельком глянуть на меня, стала торопливо говорить:
- Извините, ради Бога! Вы в аэропорт?
Именно эта улица шла в направлении к аэропорту.
- В аэропорт, - играя желваками и не поворачивая головы, угрюмо ответил шофер. - Вам что, жить надоело? Но меня зачем в это впутывать?
- Простите, я вас умоляю - мы ужасно торопимся, мы опаздываем! Возьмите нас! - просила женщина, прижав к груди руки.
- Спрашивайте у пассажира! Машину заказывал он, - сухо сказал шофер, продолжая смотреть прямо перед собой.
Я не стал возражать.
Женщина моментально повеселела, скомандовала топтавшемуся позади неё мужчине:
'Вася, садись!' - и, шурша плащиком, впорхнула на переднее сиденье.
Спутник её забрался на заднее, рядом со мной, и как-то сразу заполнил собою все пространство, так что мне стало даже немного тесно. Пока он устраивался, пружины под ним жалобно скрипели и попискивали. Грузный мужчина.
Поехали дальше.
А новые пассажиры тотчас забыли о нас с шофером, окунаясь в свою ауру; оба были слегла пьяны и, похоже, не спали всю ночь: на их утомленных лицах лежали тяжелые тени, а глаза в красноватых веках возбужденно блестели.
Женщина повернулась и через спинку кресла протянула мужчине открытые ладони; он протянул ей свою лапу; она взяла её, быстро приложилась губами, затем положила её на спинку кресла и придавила подбородком, со счастливой улыбкой глядя на мужчину.
Блуждая глазами по его лицу, она ласкала его взглядом, она поедала его, она им лакомилась.
Лицо у мужчины было простое и грубое. Но что-то же она в нем нашла? Обоим было где-то между тридцатью и сорока.
- М-м-м? - вопросительно хмыкнула она, кивнув ему и шире распахнув улыбающиеся глаза, спрашивая взглядом о чем-то, понятном только им.
- М-м-м, - утвердительно кивая и тоже улыбаясь в ответ, пророкотал мужчина грудным, урчащим баском.
- М-м-м! - женщина строго погрозила ему пальцем.
- М-м-м, - продолжал улыбаться в ответ мужчина, отрицательно помотав головой.
Затем, не в силах, видимо, удержаться от нахлынувшего чувства, потянулся и, скрипя пружинами, свободной рукой заграбастал женщину за шею. Однако женщина вывернулась из его неловкого объятия и прикрикнула:
