согревая, и сердце билось у горла неровно и часто, и точно струна дрожала и ныла в больной груди.
- Мама!!
Потом увидел лицо Лоили, обращенное к свету, и отшатнулся.
- Я-а... не хочу никого видеть. Уйдите!
... темный коридор с осыпающейся штукатуркой, впереди за хрупкими дверьми пролом винтовых ступенек, и по бокам две чаши с огнем. Сверрир замер у стены. Лоиль загораживала ему дорогу.
- Ты хороший... ты добрый... ты не прогонишь меня!..
Пальцы слепо скользнули по его лицу. под ними была теплая кожа. шершавость бровей, разлетающиеся синие глаза.
- Ты не уйдешь... Не уходи, слышишь?! Я не отпущу тебя...
Она рванула обеими руками рыжий глухой бархат, и платье распалось надвое. Рыжее, как кровь. Потом треснул табен сорочки. И, как сердцевина плода, из оболочек выступило прекрасное тело: бедра, круглый золотой живот, левая грудь, как яблоко, напоенное соком, и сухая, сморщенная правая. Все жаркое устремленное тело. И летящие руки обрывали крючки с котты Сверрира, распутывали шнуровку на рубашке, упал к ногам кольчатый звонкий пояс. Золотая сердцевина плода, дышащая огнем, и бледное лицо над ней. И шепот:
- Я уродливая, я знаю! Возьми меня!
- Не-ет...
Он не понимал, как сумел вырваться - не держали ноги. Побежал, пригинаясь, стремглав, заслоняясь ладонями.
- Ты трус, трус! - неслось вдогонку. - Сын горбуньи!
Хриплый крик вперемешку со слезами. Молнии глаз. Потом Лоиль качнулась к стене и била. била в нее кулаками, кровяня кулаки, полуголая, и захлебывалась в слезах.
4 - 12.01.90, Минск - Гомель.
