у меня - на все, в том числе и на море.
Он в столицу уехал, и я за ним потянулся, уже не мог без него.
Он взял мою жену за руку и повел ее искать ей работу.
Он взял меня за руку и повел меня искать мне работу.
Даже после разрыва он продолжал хлопотать обо мне, и здесь, в Берлине, оказался я по протекции его.
Поедешь в Берлин, сказал он по телефону, условия там хорошие, мешать тебе там никто не будет, что-нибудь сделаешь, сочинишь.
Условия хорошие, никто не мешает.
Музыкального материала у меня максимум на пять минут, и я лихорадочно и пока безуспешно пытаюсь его растянуть хотя бы минут на двадцать
тридцать.
Не забывай об общих формах развития, не бойся показаться банальным, не дрочи, слышу я его голос.
Дай чуть вперед.
Дай чуть назад.
Дай чуть вперед, и поехали назад.
Дай чуть назад, и поехали вперед.
С первого на второй, со второго на первый, с первого на шестой, с шестого на третий, с третьего на восьмой, с восьмого на первый, с первого в тупик.
Железнодорожные маневровые работы.
Когда-то работал там.
И тут появился он и увел оттуда.
Взял за руку и повел куда-то, и я оказался в какой-то конторе, где было тепло и чисто.
А теперь - здесь.
Здесь, значит.
Что ж.
Когда-нибудь у тебя будут просить, но тебе нечего будет дать, сказал он как-то.
День пасмурный, выходной, строители не работают, Георгий рисует, Моника с 'Русской красавицей' лежит на диване, двухлетняя племянница Моники, Катарина, пытается разъять самую маленькую, уже неразъемную матрешку, птица за окном продолжает тянуть свое 'а-сени-то-нет', конечно, это случайность, что она знает об этом, то есть поет, что Сени тут нет.
Да, здесь его нет, он сейчас в Афанасово, идет в сторону леса по скользкой тропинке среди последних осенних цветов.
Мебель, цветы, картины.
Листьев на дереве зеленых больше, чем желтых.
Чуть выше, чуть ниже.
Дом напротив обтянут пленкой, пленка шуршит, трещит, хлопает.
Чуть вперед, чуть назад, чуть выше, чуть ниже.
Ветер подует, листья посыплются, полетят, только марля останется.
Не здесь.
Там.
Почти истлела, но цепко держится за ветку.
Чемодан новый, левый замок деформирован, мед вытек, уролесан вытек, сульфадиметоксин подмок.
Чемодан не украли.
Ни в Шереметьево, ни в Шенефельде.
Украли в поезде.
Не этот, другой, ночью, по дороге в Елань Колено, в совхоз Бороздиновский, на съём яблок, на заработки.
Уходит.
Уходит в сторону леса.
Останавливается, закуривает, идет дальше.
Преимущественно курил 'Беломор'.
Зеленый плащ, клетчатый шарфик, черный берет на копне черных вьющихся волос, резиновые сапоги.
Его армейская служба прошла в житомирских лесах, в ракетных войсках стратегического назначения.
Что-то в сон клонит.
Дай чуть назад, дай чуть вперед.
Дай чуть назад! Дай чуть вперед!
Странно - он никогда не курил во время прогулок, а сейчас остановился, закурил.
Он никогда не спал днем, усмехался на мои предложения прилечь после обеда, вздремнуть, забыться, сократить часы отвратительного бодрствования.
Он и ночью почти не спал, и мне иногда до рассвета приходилось выслушивать его монологи, преимущественно жалобного характера.
Впрочем, ближе к концу, к концу наших отношений, и он иногда спал днем, даже сам иногда являясь инициатором дневного забытья.
Это называлось - поработать.
А не поработать ли нам, говорил он иногда, и мы погружались в дневной сон.
Георгий рисует, Моника с 'Русской красавицей' на диване, Катарина спит, на улице осенний ветер хлопает пленкой.
Дни проходят, а ничего нет.
Уже спрашивают, а ничего нет.
Бессмысленность моего пребывания здесь становится все более очевидной.
Приснилось, что он умер.
Приснилось, что я умер.
Приснилось, что мы встретились там и обнялись, и мне стало так легко, как, наверное, никогда в жизни.
Свет отражается, уходит в другие миры.
Все может случиться в любую минуту.
Хорал медных даст необходимое успокоение.
Или не даст.
Не знаю.
Стены, окно, потолок.
Люди, машины, дома.
Стены, окно, потолок.
Пятикратное повторение, восьмикратное повторение, сдвиг на полтона вверх и переход в первоначальную тональность.
Полон сил и желаний, а воли не занимать.
Здравствуй, Вольфганг, мы оба с тобой Водолеи.
Пар идет от партитуры, едва успеваю записывать.
Цветут сады, гудят шмели, жуки, пчелы.
Воск - пот пчел.
Весенний гул.
Весенний стон измученной души, весенний карнавал, мистерия и таинство жизни.
Георгий зовет ужинать.
Сейчас, Георгий, сейчас.
Пар идет от партитуры, едва успеваю записывать.
Нет, не зря, Учитель, ты потратил на меня время и душу, не зря.
Сейчас вступит флейта.
Она уже готова вступить.
Сейчас, Георгий, сейчас.
Не могу остановиться.
Мне, как и Онеггеру, не мешает уличный шум, ничто не мешает.
Ни грохот отбойных молотков, ни шум бетономешалки, ни вой полицейской машины - ничто.
Плотина рухнула, и воды хлынули в пересохшее утро.
Летний ливень прошумел над измученной суховеем, обугленной степью, и все оживает, трепещет, и радуга во все небо от Азовского моря до Тихого океана, от Мариуполя до Нью-Йорка.
Только качественной работой я имею надежду вернуть пошатнувшееся доверие.
'Давай! Давай!' - слышу я голос Учителя.
После ужина прогулялся и лег спать.
Георгий пылесосит квартиру, Моника на работе, дождь моросит за окном.
Дождь в Берлине, дождь в Москве, дождь в Афанасово.
Фрагментарное проведение тем, утверждение тональности путем кадансирования, отклонения в субдоминанту, перекличка регистров.
Под моросящим дождем уходит он по скользкой тропинке среди последних полевых цветов в сторону темной стены леса.
Транспонирование повторения в главную тональность.
Мерцающий колорит струящихся фигураций.
Молчат под моросящим холодным дождем птицы, и только одна не унимается, продолжает тянуть свое 'а-сени-то-нет-а-сени-то- нет'.
Сеня - детское прозвище Учителя.
Уходит в сторону темного леса.
Зеленый плащ, клетчатый шарфик, черный берет, черные сапоги, лицо печальное.
Я знаю, птица, что его уже нет.
Только что сообщили.
Стены, окно, потолок.
Потолок, стены, окно.
Все уходит в высокий регистр, но тут же резко обрывается, и наступает гробовая тишина.
Что-то сделал.
Все же что-то сделал, флейту купил, уже дома.
Стены, окно, потолок.
Потолок, стены, окно.
Гудит и воет ветер за замерзшим окном.
Снова приснилось, что мы встретились там и обнялись, и мне стало так легко, как, наверное, никогда в жизни.
