патронташа и всадил в затвор полную обойму. Щелкнул затвором, вводя патрон в ствол, и только тогда посмотрел на того, кого он сейчас должен будет убить...
И лишь теперь, может быть, солдат увидел как следует того, кто стоит перед ним. Удивленно рассматривал он большие, наверное отцовские, драные валенки мальчика, его заплатанную кацавейку, растопыренные красные пальцы, похожие на морковки, и вдруг столкнулся взглядом с широко раскрытыми, испуганными глазами ребенка.
Кто знает, не вспомнил ли тут солдат своего, такого же, парнишку в далекой деревне...
Остроносое лицо солдата дрогнуло и стало не таким сердитым. Он воровато оглянулся назад и зашипел:
- Зачем гильзов-то набрал, чертенок?
- И-и-грать... с ребятами, - признался Колька, вытирая кулаком слезы.
- На баррикаду-то откудова попал, прости меня господи?
- Я не попал, я на санях приехал, - уже успокаиваясь, ответил Колька.
Солдат словно нехотя усмехнулся, еще раз покосился на ворота и вдруг засипел, притопнув сапогом:
- Бежи, покуда цел, таракан курносый!
Это можно было сделать только через забор, но пальцы у Кольки до того замерзли, что даже не почувствовали шершавых досок забора. Солдат засипел еще злей и подсадил Кольку прикладом винтовки. Колька перевалился через забор, как куль с мукой, и угодил прямо в кучу снега. Позади, во дворе, раздался гулкий выстрел. Солдат пальнул в воздух...
Колька мчался домой во весь дух. Наверное, все сойдет как нельзя лучше. Отец и мать на фабрике, соседка ушла. Кольке только обогреться бы дома, а то все ничего. Но дома оказались и мать и отец. Мать схватила Кольку в охапку и жадно прижала его к себе:
- Колюшка! Цел! Где же ты носился, сорванец? Разве теперь по улице бегают?
Около матери было хорошо, знакомо. Но, освобождаясь из теплого плена, Колька с чувством превосходства проронил:
- Небось я не бегал! Я на баррикаде был!
Мать испуганно всплеснула руками. Отец улыбнулся в густые усы. Потом посерьезнел и так, как он никогда еще не разговаривал с Колькой, сказал:
- Сынок, иди-ка сюда! Давай-ка, брат, рассказывай.
И Колька рассказал все.
Отец надел фуражку и сунул в карман такой же пистолет, как и у Степана.
- В случае чего, не робей, Груня, - сказал он и поспешно захлопнул за собой дверь.
Мать беззвучно заплакала и опять прижала к себе Кольку. Но теперь Колька не вырывался. Ему стало очень жалко мать. И, подражая отцу, Колька сказал:
- Ну, чего зря плакать-то! У меня теперь валенки будут новые, мне дядя Степан сказал. Верно, верно, маманя! И щи у нас будут с мясом каждый день. И в школу я стану ходить!
Но мать все плакала. Горячие и тяжелые ее слезы Колька ощущал у себя на щеках. Тогда и у него зачесался левый глаз.
- Папаня-то... куда ушел? - тихо спросил он у матери, обнимая ее.
Мать вытерла слезы концом головного платка и, вздохнув, ответила:
- Да про твоего Константина сказать кому надо. Слышь, Колюня, революция началась...
Колька подумал, потом разжал потную ладонь. На ней лежала уцелевшая после обыска медная гильза. Снисходительно улыбаясь, Колька сказал:
- Маманя, а вот это что такое? Ни в жизнь тебе не догадаться. Ну-ка?
