Трагедия за стаканом грога

Герцен А ИТрагедия за стаканом грога

Александр Иванович Герцен

Трагедия за стаканом грога

Тебе, друг мой Тата,

дарю я этот рассказ

в память нашего свидания

в Неаполе.

28 сентября 1863 г.

Очерки, силуэты, берега беспрерывно возникают и теряются, - вплетаясь своей тенью и своим светом, своей ниткой в общую ткань движущейся с нами картины.

Этот мимо идущий мир, это проходящее, все идет я все не проходит - а остается чем-то всегдашним. Мимо идет, видно, вечное - оттого оно и не проходит. Оно так и отражается в человеке. В отвлеченной мысли - нормы и законы; в жизни - мерцание едва уловимых частностей и пропадающих форм.

Но в каждой задержанной былинке несущегося вихря те же мотивы, те же силы, как в землетрясениях и переворотах, - и буря в стакане воды, над которой столько смеялись, вовсе не так далека от бури на: море, как кажется.

...

Я искал загородный дом. Утомившись одними и теми же вопросами, одними и теми же ответами, я взошел в, трактир, перед которым стоял столб, и на столбе красовался портрет Георга IV - в мантии, шитой на манер той шубы, которую носит бубновый король, в пудре, с взбитыми волосами и с малиновыми щеками. Георг IV, повешенный, как фонарь, и нарисованный на большом железном листе, - не только видом напоминал путнику о близости трактира, но и каким-то нетерпеливым скрежетом петлей, на которых он висел.

Сквозь сени был виден сад и лужайка для игры в шары,- я прошел туда. Все было в порядке, - то есть совершенно так, как бывает в загородных трактирах под Лондоном. Столы и скамьи под трельяжем, раковины в виде руин, цветы, посаженные так, чтоб вышел узор или буква; лавочники сидели за своими столами с супругами (может быть, не с своими) и тяжело напивались пивом, сидельцы и работники играли шарами - тяжести и величины огромного пушечного ядра, не выпуская из рта трубки.

Я спросил стакан грогу, усаживаясь в стойло иод трельяжем.

Толстый слуга в очень истертом и узком черном фраке, в черных и лоснящихся панталонах приподнял голову и вдруг, как обожженный, повернулся в другую сторону и закричал: 'Джон, водки и воды в восьмой номер!' Молодой, неловкий и рябой до противности малый принес поднос и поставил передо мной.

Как ни быстро было движение толстого служителя, но лицо его мне показалось знакомо; я посмотрел, - он стоял спиной ко мне, прислонясь к дереву. Фигуру эту я видел... но, как ни ломал себе голову, вспомнить не мог; удрученный, наконец, любопытством и улучив минуту, когда Джон побежал за пивом, - я позвал слугу.

- Yes, sir! [Да, сэр! (англ.)] - отвечал спрятавшийся за дерево слуга, и, как человек, однажды решившийся на трудный, но неотвратимый поступок, как комендант, вынужденный сдать крепость, - он бодро и величественно подошел ко мне, несколько помахивая грязной салфеткой.

Эта величественность и показала мне, что я не ошибся, что я имею дело с старым знакомым.

...Три года тому назад останавливался я на несколько дней в одном аристократическом отеле на Isle of Wight [острове Уайт (англ.)]. В Англии эти заведения не отличаются ни хорошим вином, ни изысканной кухней, а обстановкой, рамами и - на первом плане прислугой. Официанты в них совершают службу с важностию наших действительных статских советников прежнего времени - и современных камергеров при немецких задних дворах.

Главным Waiter'ом в 'Royal Hotel' [официантом в 'Королевском отеле' (англ.)] был человек неприступный, строгий к гостям, взыскательный к живущим, он бывал снисходителен только к людям, привычным к отельной жизни. Новичков он не баловал и вместо ободрения - взглядом обращал назад дерзкий вопрос: 'Как могут котлета с картофелем и сыр с латуком стоить пять шиллингов?' Во всем, что он делал, была обдуманность, потому что он ничего не делал спроста. В градусе поворота головой и глазами и в тоне, которым он отвечал 'Yes, sir', можно было до мелочи знать лета, общественное положение и количество издерживаемых денег господина, который звал.

Раз, сидя один в кабинете с открытым, окном, я его спросил, позволяют ли здесь курить. Он отступил от меня к двери - и, выразительно глядя на потолок, он сказал мне голосом, в котором дрожало негодование:

- Я, sir, не понимаю, sir, что вы спрашиваете?

- Я спрашиваю, можно ли курить здесь? - сказал я, поднимая голос, что всегда удается с вельможами, служащими в Англии за трактирным, а в России за присутственным столом.

Но это был не обыкновенный вельможа, - он выпрямился, но не потерялся, а отвечал мне с видом Каратыгина в Кориолане:

- Не знаю, в мою службу, сэр, этого не случалось, таких господ не бывало, - я справлюсь у говернора... [хозяина (от англ. governor)]

Не нужно и говорить, что 'губернатор' велел меня за такую дерзость конвоировать в душный smoking room [курительный зал (англ.)], куда я не пошел.

Несмотря на гордый нрав и на постоянно бдящее чувство. Своего достоинства и достоинства 'Royal Hotel', главный Waiter сделался ко мне благосклонен, и этому я обязан не личным достоинствам, а месту рождения он узнал, что я русский. Имел ли он понятие о вывозе пеньки, сала, хлеба и казенного леса, я не могу сказать, - но он положительно знал, что Россия высылает за границу огромное количество князей и графов и что у них очень много денег. (Это было до 19 февраля 1861 года.)

Как аристократ по убеждениям, по общественному положению и но инстинктам, - он с удовольствием узнал, что я русский. И, желая поднять себя в моих глазах и сделать мне приятное, он как-то, грациозно играя листком плюща, висевшего над дверью в сад, обратился ко мне с следующей речью:

- Дней пять тому назад я служил вашему великому князю, - он приезжал с ее величеством из Осборна.

- А!

- Ее величество, His Highness [Его величество (англ.)], кушали лэнч [завтрак (от.англ. lunch)], ваш эрчдюк [Великий князь (от англ. archduke)] - очень хороший молодой человек, - прибавил он, одобрительно закрывая глаза, и, ободрив меня таким образом, поднял серебряную крышку, под которой не простывала цветная капуста.

Когда я поехал, он указал мизинцем дворнику на мой дорожный мешок, но и тут, желая засвидетельствовать свою благосклонность, схватил мою записную книжку и сам ее донес до кэба. Прощаясь, я ему подал гафкрону [полкроны (от англ. half crown)] - сверх взятого за службу, он ее не заметил, и она каким-то чародейством опустилась в карман жилета - такой белизны и крахмальной упругости, которых мы с вами не допросимся у прачки...

- ..Ба! - сказал я, сидя в стойле трактирного сада, служителю, подававшему мне спичку, - да мы старые знакомые!..

Это был он.

- Да, я здесь, - сказал Waiter - и вовсе не был похож ни на Каратыгина, ни на Кориолана.

Это был человек, разбитый глубоким горем; в его виде, в каждой черте его лица выражалось невыносимое страдание, человек этот был убит несчастьем. Он сконфузил меня. Толстое румяное лицо его, откормленное до арбузной упругости и полноты мясами 'Royal Hotel'я', висело теперь неправильными кусками, обозначая как-то мускулы в лице; черные бакенбарды его, подбритые на пол-лице, с необыкновенно удачным выемом к губам, одни остались памятником иного времени.

Он молчал.

- Вот не думал... - сказал я чрезвычайно глупо. Он посмотрел на меня с видом пойманного на деле преступника и потом окинул глазами сад, деревянные скамьи, пиво, шары, сидельцев и работников. В его памяти, очевидно, воскресал богатый стол, за которым сидели русские эрчдюк и ее величество, за которым стоял он сам, благоговейно нагнувшись и глядя в сад, посаженный по кипсеку и вычищенный, как будуар... воскресала вся столовая, с ненужными вазами и кубками, с тяжелыми, толстыми шелковыми занавесами, и его собственный безукоризненный фрак воскресал, и белые перчатки, которыми он держал серебряный поднос со счетом, приводившим в уныние неопытного путника... А тут - гам играющих в шары, глиняные