Годин Алексей
Адаптированный Гораций
Алексей Годин
Адаптированный Гораций
Последние круги Летнего сада I Почти из Пушкина В Петрополе гуляя у залива Я всматривался в небеса лениво И жуткие знамения увидел. Волну отъяв небесного прилива Крутилося веретено лазури И утка синевы сучила нити. Мой друг упал из рук киндзмараули, А разум проникал прямые сходства: Чего века, я понял, ожидали Произвело в итоге вычитанье И ничего в остатке не осталось. Земля и небо были неспокойны. Деревья трепетали, стылый ветер Драл парусину с рей, трепал прически Простоволосых модниц синеглазых. Так начиналася агония природы И пустота в моих очах зияла; Я вопль издал и дикий и беззвучный И он сердца прожег летящих серафимов Зане горел не уголь, но порода, Звучал не человека глас -- народа. На набережной парусиной ветер Трещал, я чайку мертвую увидел У волнолома; садилось солнце. Как первенец, отчаливший последним, Моя любовь с надеждой умирали, А жизнь и кончилась, и продолжалась. Вода как будто что-то отражала, Но роль свою забыла, и журчанье Уже невразумительно цедила. Так отходя иные в небо смотрят Дабы погоды верные приметы Узнать на случай, если откачают. Прохожие куда-то уходили, Но как за камнем воды, стылый воздух За ними, канувших стерев, смыкался. Исчезновенья не узрев последних Я с каждым новым дуновеньем с моря Терял обличье, погружаясь в бездну. Друзья с ушами, душки серафимы! Утеха сфер, начальники эонов! Махая крыльями и сокрушаясь Сокрылся образ ангельского чина И выполнив предписанные сроки Мы возвращаемся в исходное безличье. Я шел домой и хлопали тугие Парадных двери; мертвецы, вестимо Спешили встретиться с друзьями, Из темных окон доносилась свара За место прожитой бесцельной жизни И мне навстречу плыли косяками Жильцы гробов, насельники кладбища, Бельмом сияя, что варена рыба, Могильников ближайших горожане, Они толпясь совали всюду руки И шаркали расслабленно ногами. Где пролегла прогулка роковая Роилась их порука круговая. Темнело. Я домой вернулся в чувствах Расстроенных, в волнении дичайшем. Вы дети, ты жена, моя душа Объята ужасом! и гибелью полна. Смертельно то, чему я очевидец. Мело, за окнами носилась буря, Волна толкнула в бок гранитный берег И хлынула на улицы, сметая Наследье дней, которые мы знали; Дыбя гнедого, как ему пристало По волнам царь разгневанный носился, Валькирии ужасные летали, А мраморные львы сбивались в стаи, Мяуча дико; безголовый ангел За вереницей белых серафимов С крестом летал над черною Невою Безумие картины довершая. Они утихли, вволю побуянив. На кухне Дант с женою пили вина, Он говорил: ' Я видел эти виды В адах естественных ', и вскоре некто Увел его, а темнота замкнулась. Тьма обступила все и сжала город И светлой чернотой она горела На стогны черный свет бросая. Покойных ветром уносило в море. Мосты свели, волнение утихло. Мело, снежинки падали на землю Беззвучно ожидавшую кончины. Ничем погибель не знаменовалась.
II Протыкают сердце иголки синие, Проживаю я на Десятой линии. За углом дается халва ванильная, За спиной смыкается тьма могильная. У меня в кармане кулек с конфетою, Неминучей кажется эстафетою. За иглой ушко, как в рванине тающей, Слава Богу, путь находит мерцающий.
III Полтора мертвеца Из Батюшкова Мессала. Ты летишь по блеющим волнам Где ночь могильная насквозь озарена Зияньем колтуна косматой Береники, Девичий хоровод в беспоясных туниках Тебя уводит в круг, все босы и легки Как души в юности, и груди их крепки Летейской чернотой. В болотистом Аиде Я жертвы принесу карающей Киприде Чтоб дни твои вела, как некогда блесной Той равнобедренной и пылкою весной, Красавицы сустав сведя крестообразно, Во власти пламени, влекущего к соблазнам, Златые времена! Скрипящая кровать Томимой Делии, где некогда страдать, Прогулки с Цербером, приемы Персефоны, На небе чудные рублевские плафоны, На стогнах городских архангелов посты И через Стикс ночной понтовые мосты -Я помню вас, друзья! Забудешь ли такое? Пусть жилы боевой биение тугое Стремнины бдителя, которого играл -Суровый славянин, я стопы не считал - Разбудит Миноса дворцовые угодья, Что возле Гатчины, в летейски половодья Там Делия жила и мучила свирель Пытаясь превозмочь доставшую капель. Там мох благоухал и ели трепетали, Я за базаром не следил и мне внимали, Винище жрали мы и каждая бутыль Весенних чувств моих не миновала брыл. Невидимые за стигическим порогом Мы шли за Делией к Эребовым отрогам, Ты чушь несла, жена, крутя веретено, Пряла и как могла бодяжила вино; Где Приапеи край и острова святые Глядишь, сокочут ли развратницы младые, Там улиц майских лен летел заподлицо И Коцита дуга смотрела мне в лицо; Мне виден зоркий мир и я готов стараться, Уж Маша в шлепанцах летит! власы струятся По воздуху, в дверях задумчивый супруг Вкушает отходной оторванный досуг И зацветает лавр и киннамона лозы, У Флегетона мирт, на Ахеронте розы... Теперь все кончено. Я сам уже причтен К незримым сущностям, косарь, Наполеон, Я по понятию живу, я существую Онтологически, ансельмово паную, Несуществую я, и с этого вполне Богов отсутствие доступно стало мне, Как Эпикура тень, живу и привечаю Жизнь незаметну -- я и сам не замечаю, Харон мой друг, его шумит таксомотор, Трамвай в Элизиум уносится, востер, А я не борозжу небесны пропилеи Поскольку Делия внимает Лорелее. Что было горевать? К чему трагедий чин? Пропащие миры? Сомнительный зачин Расколотых сердец, несчастных мифологий, Которыми, увы, не скрасишь эпилога? Остался я один, среди других светил Мерцает заодно бабахнувший тротил; Зевс Всевластитель! что мы сделали из жизни... Несутся в воздухе крылаты организмы Как жмуриков привет; что было горевать? На кой? Я так хочу всю жизнь переиграть Вписав под тяжкими пустыми небесами Тебя и Делию, фонтан вазисубани Неиссякающий, раскола избежать, Потягивать мерло и жребии бросать. Они нас предали, кудлаты серафимы, Мир поломался и несчастья неделимы. 1999 -- 2000
Девять крылышек соснового лубоеда I Прилетели птицы и улетели птицы, Но печально в душе воцарилась Мысль, что суждено здесь кости оставить, Что не улететь за ними. Вы-то, птицы, летите в теплые страны, Легким клином рассекаете влажное небо, А я сижу как дурак и стучу зубами, Коченеть уж начал. Вы ширяете крыльями влажное небо, Впереди синева, океан и солнце, Легкий воздух упруго скользит под крылами, Наслаждающимися полетом. Позади холода и пределы мира, С каждым взмахом близясь теплому краю Вы избрали сами себе погоду И сладка усталость. Будь ты проклято, мерзкое время года, Эти гнусные зимы, ледняк вонючий; Худшие дни, проклинать вас буду Пока не умер.
II Зимой, когда замерзает болото И можно выйти из сел погонять медведей, Прогуляться немного и пострелять соседей,
Чтоб не стучать о стакан зубами Самое время вспомнить родную культуру, Водку, наливку и прочию политуру,
Время забыть лозу винограда И к корням вернуться, истокам, глубинам, В теле сирокко разлить голубиный -
Время себе заказать погоду, За недостатком печи забраться под одеяло, Вместо свечи поставить сверху бухало
И пережить полгода зимы, Остальное забыв, бестревожно Став образом жизни, когда она невозможна,
Медленным зноем бредущих в песках Китая, Засыпая, слонов считая, Стужу, мраз бытия, огибая,
Проведя городами псоглавцев, Диких бабищ, в Александрии краях, огнеядцев, Время вывести их к Синаю,
Где под подушкой лежит Израиль, Где-то в ногах непокорно шуршат арабы, Теплое море шумит на остальном пространстве,
Чайки, зимуя не там, над одеялом летают, В Эвбею летят, Ионию, Эолиду, Трепетом крыл печаль разгоняя;
Так и бредут слоны...
III Не грусти, Катулл, видно, ледняк этот вечный, Раз уж боги судили, тебе уделом Будет до смерти -- а ведь глупо перечить Своему уделу. Крепче зубы сожми, поскольку это звучанье Распугает муз, приведет несчастье, У тебя не хватит денег и сил на то чтоб Хотя бы выпить. Наберись терпения чукчи: в тундре Тоже теплые дни бывают, Хотя не во всякой, увы, и десять лет я Лета не видел; Проще всего говорить: как худо, -Но жизнь одна, и живи достойно, Забудь о холоде, забей трубку, Уже летят чайки.
IV Страшный зверь лубоед, я тебя не боюсь, Хоть ты и в чаще живешь, Я с собой бутылку возьму, Выпью и буду таков. Ибо ты боишься вина, и И бальзама боишься ты; запах Запах виноградной лозы и трав В тебе вызывает дрожь. Я с собой булавку возьму И, пронзив твой жирный хребет, Возьму у тебя два крыла, Чтобы самому улететь.
V Не прячь, птенец, свой клюв под крылья, Скажи мне все, что уже знаешь, Как воздух клюв точит, шипя резко, Крича, как чайка. И лесть и бляди все сего прелестнаго мира Уже не взволнуют тебя -- пойдешь степенно, Не глядя на ложь, на обманы гнусны, Летом красавиц ноги. Нету вообще ничего, даже сердца и крыльев, Только твой черный клюв да чего-то значит, А уж затем просторы, дорога, степной ветер И молодые кобылы.
VI Унылые беседы с серафимами Если выйти из дома купить сигарет, То я сверху услышу знакомый привет. Не забуду в аду, не забуду в гробу, Я повсюду тебя, милейший, найду, Я повсюду достану, страшон и могуч, Чтобы знал, как парю меж лазури и круч, Как Я птицу пугаю, взглянув между глаз, Или рыбу, за жабру заткнув ватерпас; То напротив, рудами гремлю под землей, Рудокопов давлю, шелестя коноплей, Как гляжу Я пластом, серебристой струей В ледяную лазурь и земное нутро. Расскажу, как все это сверну я в дугу И никто не посмеет промолвить гу-гу.
Лучше сделай, чтоб не было больше зимы И избавь мой народ от печальной чумы, Не в аду клацнув зубом, до истин Твоих И народу, и мне, что до девок тугих. Чтоб чукча сеял ананас К Магогу льды отправь в Техас. Чтоб у Снегурочки
